Генератор времени - страница 9
Чудесно звёздами усыпало сладкий сон.
Спи себе и спи, но Смирнов приподнял голову.
Боялся упустить момент, когда вдруг из кустов выбегут чудесные эльфийские девы.
«А Элберет Гилтониэль сереврен ренна мириэль». Если верить умничке Юле, эльфийские девы, к сожалению, теперь тоже не те. Конечно, российское шампанское они пить не станут, и в руках у них не старинный гримуар, а удобные электронные книжки. Переписывать заклинания от руки — таких дур нынче не найдёшь, проще скачать из Сети. И рыцари если набегут, то с электрошокерами. И про дракона не надо. После танковых сражений двадцатого века — с драконами особых хлопот нет больше. Пару бутылок «коктейля Молотова», и отпрянет гад. Или зенитная ракета. Пхх! — и вот уже ветерком угарным несёт обрывки перепончатокрылых.
Тихо-тихо распространялись по воде голоса.
«У эльфов уши совсем не острые…»
«И орков гони, говорю, гони, нет им спасения…»
«И вообще, чего это Фродо вовремя не тормознули на границе?..»
Сумеречность утренняя. Тишина. Дева речная, почти невидимая, как сотрудница «наружки», нежится в деревянной облезлой лодке. Знакомиться на расстоянии неудобно, всё же крикнул:
— Я Смирнов.
— Ну и что с того?
— Возьми на материк!
— Вот ещё. Зачем тебе такое?
— Ну, как. Я живой. По дому соскучился.
— Если живой, то зачем голый у костра плясал?
— Когда это? — не поверил Смирнов. — Когда я мог вытворять такое? Ты что! Это ты меня, наверное, с соседями по лестничной площадке путаешь. Вот кто вытворяет, вот кто выкомаривает, с ними вмиг поседеешь. Каждый божий день дерутся до часу ночи, а потом воют: ой мороз, мороз…
Дева речная обиделась и медленно, как в кислоте, растворилась в мареве распадающихся утренних бликов.
«Мория!»
«Даин, Даин!»
Отовсюду это: «Даин, Даин!»
И вопли, звон мечей, страстные стоны.
«Гномы, к топорам!» Грохот щитов, звон мечей. «Победа или смерть!»
Сквозь утренний свет ломились сквозь низкие заросли, по одному и группами выскакивали из-за сосен полуголые люди — страшные, молодые, кто с бородой, кто вообще без ничего, а кто в кольчуге или просто в набедренной повязке. А некоторые ни бород, ни личин на себя не цепляли, без того сразу видно — гоблины.
Стрела, задрожав, впилась в сухую корягу рядом с рукой Смирнова.
«Чур меня, чур», — неумело перекрестился лейтенант. Такая стрела запросто могла зашибить взрослого сохатого. Протянул руку. Знал, что всё это — сон. Знал, что крики — сон и полуголые люди в кольчугах — сон. Но деревянное древко под рукой страшно и неожиданно спружинило.
И сразу как обвал — низкий рык с перекатами со стороны руин.
Горящей серой, кислым железом жжённым, тухлятиной понесло.
По щиколотку в песке, позорно оступаясь, обгоняя ораву струсивших островных грибов (Pedestrians, грибы-пешеходы), Смирнов кинулся в ближайшие заросли. Боялся получить такой вот упруго и страшно подрагивающей стрелой между потных лопаток, мчался, не оборачиваясь, пока не споткнулся и не упал в канаву, как шерстью поросшую тёплой сухой травой.
На этот раз голоса прозвучали рядом, в кустах — знакомые голоса.
«Дракон, ну, что дракон? — бормотал Цезий. — Я из рода шаманов, я мир тонко чувствую. У китайцев дракон вроде лягушки, ему только дай поквакать, а этот, ну, ты сам посмотри, ты не вороти морду, ты посмотри, посмотри, Федосеич. Тут не лягушка жалкая. Тут настоящая западноевропейская скотина, на цветах зла взращена…»
Страшась, Смирнов приподнял голову. Был уверен, что увидит в кустах вчерашних приятелей. Попрятались в сухой траве от страха, значит, сами задержались на острове, может, ищут что-то. «Нарушая элементарные нормы трудовой этики».
Но на сердце потеплело — всё же не один, всё же вместе.
«А сколько голов у дракона? Он всё ещё там, над берегом?»
«Откуда мне знать? Ты пойди и пересчитай», — напряжённо предложил Цезий.
«Ты что! Ты что! — возмутился невидимый Федосеич, но любопытство пересилило: — Ты из рода шаманов. Скажи. Правда, у настоящих драконов кровь чёрная?»
«И это можешь лично проверить. Встань и пойди. Пойди и пусти ему кровь».
«Да зачем? Ты что? Я ж тебе на слово верю, — завозился, зашуршал в сухой траве, как в птичьем гнезде, невидимый Федосеич. И, похоже, смущаясь, может, даже покраснел, спросил: — А что такое отроковица?»