Генрих VIII и его королевы - страница 16

. 5 октября Мария торжественно обручилась в комнате своей матери в Гринвиче, что должно было показаться Екатерине крайне неприятной церемонией, а через месяц, 9 ноября, королева родила дочь. Мы даже не знаем, родился ли этот ребенок живым. Если и так, то он прожил недолго, так как нет никаких упоминаний о его крещении. Это вызвало разочарование, граничащее со страхом. Страна страстно желала принца, писал Густиниан, и хотя Генрих подписал свой договор с Францией 15 декабря, беспокойство, которое, как каждый надеялся, могла развеять Екатерина, сохранялось и углублялось. Турне, завоеванный в 1513 году, стал не добычей, а потенциальной опасностью.

Никто, разумеется, в дни Рождества 1518 года не знал, что период деторождения для королевы закончился. Ей было только тридцать три года, но бесконечные беременности, и муки повторяющихся рождений и смертей подорвали и ее душевные силы и здоровье. Никто (и меньше всех сам Генрих) не обвинял короля в этом обострении династической ситуации. Это Екатерина не смогла выполнить свой первостепенный долг, долг, который ее мать и старшая сестра исполнили успешно. Ситуация усугубилась тем, что в какой-то нам неизвестный день 1519 года Елизавета Блаунт, которая была любовницей Генриха около двух лет, родила здорового сына, который был немедленно признан и назван Генрихом Фитцроем. Кардинал Уолси был крестным отцом при его крещении. Для Екатерины 1519 год оказался суровым. Подобно многим другим королевам до нее и после нее, она была вынуждена закрывать глаза на неизбежные факты неверности своего супруга и сохранять внешне полное согласие. В феврале умер император Максимилиан, и после продолжительной военной кампании на его место был избран ее племянник, Карлос. Это был положительный результат, но вскоре стало очевидно, что новый император смотрит на отношения Генриха с французским двором с подозрением и неодобрением. Генрих изо всех сил старался быть любезным с Франциском и его послами, с готовностью отвечал на опасливые расспросы французского двора о состоянии здоровья Марии и назначил личную встречу с французским королем на лето 1520 года. У королевы не было никаких признаков беременности, а Уолси начинал все больше тяготеть к королю, поэтому ею начали откровенно пренебрегать. Она ответила тем, что еще больше погрузилась в благотворительную деятельность и покровительство ученым, что, возможно, и не имело сознательной политической цели.

Как и любой королевской супруге, Екатерине после замужества была выделена имущественная доля — земли с ежегодным доходом около 3000 фунтов, который мог обеспечивать ей определенную свободу действий. Трудно знать наверняка, какая часть этого дохода раздавалась ею в качестве милостыни или выдавалась управляющим ее многочисленных поместий, но этого было достаточно, чтобы обеспечить себе репутацию щедрой дамы. Часть легенды, создавшейся вокруг нее за время последующих бедствий, состояла в том, что сотни бедных семейств выжили благодаря ее щедрости, и утверждали даже, что простые англичане любили свою королеву, потому что она их кормила^>[33]. Истина, вероятно, была менее эффектна, но есть факты, подтверждающие, что многие получатели денег имели фонды, специально предназначенные для благотворительных целей. Нет оснований считать, что она убедила или пыталась убедить Генриха создать какой-то фонд пособий по бедности, который занимался бы распределением средств, пищи или одежды в случае крайней необходимости. Такая деятельность была для нее выражением личного милосердия, а не социальной политики. От нее этого ждали и как от королевы, и как от доброй христианки. Точно так же от нее ожидали ходатайства за преступников и выслушивания петиций вдов и сирот. Подобно тому, как Святая Мария считалась самой могущественной защитницей караемых грешников перед своим Божественным Сыном, так и земная королева должна была смягчать королевское правосудие милосердием. Это соответствовало женской природе и женской роли. Поэтому хотя совершенно точно установлено, что Екатерина успешно вступилась за лондонцев, осужденных за мятеж в 1517 году (Evil May Day), не менее хорошо известно, что это была часть разыгранного королевского спектакля, в который она была вовлечена королем и Уолси. Возможно, по натуре она была жалостлива, но об этом нельзя судить по данному конкретному делу, предназначенному для публики, и которое впоследствии использовалось теми, для которых отлученная королева стала святой и мученицей. Баллада Томаса Церковника закрепила эту легенду: