Герцоги республики в эпоху переводов - страница 17
«Вместо гигантских всеобъемлющих фресок, которые были славой издательств еще двадцать лет назад, теперь стремятся развивать аналитические исследования, которые работают на уровне точной аргументации и демонстрации и могут быть по достоинству оценены в первую очередь близкими коллегами…»[52]
По мнению новаторов, «работников социальных наук», и культура в целом, и социальные науки в частности могут только выиграть от отсутствия интеллектуалов. Так, Латур отрицает, что в любимой ими Америке когда-либо были интеллектуалы: там есть либо журналисты, либо think-tanks («мозговые тресты»), а социальные науки тем не менее процветают. Поскольку новаторы резко отрицательно оценивают влияние интеллектуалов на французские социальные науки, они, в отличие от многих французских исследователей, и не испытывают особой гордости за более высокое общественное признание, которым обладают интеллектуалы во Франции по сравнению с их американскими коллегами, — наоборот, это вызывает у новаторов раздражение и сожаление. «Высокий престиж интеллектуалов — это, безусловно, особенность Франции. Ни в США, ни в Англии, хотя эти страны являются бесспорными производителями научной продукции, нет такого преклонения населения перед интеллектуалами. И когда такие, как Режис Дебре, демонстрируют, что на них есть общественный спрос, что есть рынок, который требует таких интеллектуалов, как те, которые в настоящее время захватили радио, ТВ и печать, то это печально», — заключает Даниэль Андлер. А уже цитировавшийся ранее антрополог науки так отреагировал на вопрос об интеллектуалах:
«Я не переношу вопросы о французских интеллектуалах. За последний год опубликовано около пятнадцати книг об интеллектуалах. Они их изучают и ненавидят так же, как Режис Дебре. Я этим не интересуюсь, и вообще французы меня не очень интересуют. Мне хочется их спросить: „Вы хоть что-нибудь хоть раз описали в своей жизни? Вы хоть раз попытались сделать то, что Дьюи называл основой социальных наук и антропологии, а именно — описание, детальное и сложное описание многочисленных связей, которые возникают между явлениями? Без этого все — ерунда“».
И все-таки не все современные интеллектуалы в равной мере вызывают презрение новаторов. Среди интеллектуалов есть и такие, чувство дистанции по отношению к которым окрашено не пренебрежением, а сожалением.
«Мы не участвуем в дебатах о конце интеллектуалов… Я никогда не писал для „Le Débat“, „Le Monde“, и никогда этого не сделаю, а для интеллектуалов это первые вещи. Налицо парадокс — люди, которые занимают это пространство, говорят, что больше нет парадигм, хотя мы создали парадигму, но они нас не признают… Например, Латур был человеком, который сконструировал свою парадигму вне пространства интеллектуалов в классическом смысле»,
— свидетельствует Лоран Тевено.
Когда речь заходит о «Le Débat» или о «Esprit» — наиболее влиятельных интеллектуальных журналах Парижа, — невнимание этой среды начинает восприниматься новаторами как отсутствие признания. Тевено продолжает:
«В этом интеллектуально-медиатическом пространстве нас не воспринимают. И это не просто частный случай… Мы никогда не печатаемся в „Le Débat“ и о нас там не пишут, ни в „Esprit“, но то, что мы делаем, их достает. <…> Они смеются над Латуром, хотя все его знают. Что не обязательно — не обязательно смеяться, когда возникает новая парадигма».
Интеллектуалы «во второй степени»
Вселенная во второй степени отстраненности: отстраненности от прошлого, отстраненности от другого, отстраненности от самого себя.
Пьер Нора[53]
Действительно, журналы «Le Débat», «Esprit», «Commentaire» образуют особый мир, особую среду. Несмотря на все очевидные отличия и многоплановые отношения, существующие между ними, их родство несомненно. Вот как Пьер Нора, создатель «Le Débat», характеризует то общее, что их объединяет:
«„Esprit“ и „Commentaire“ были главными союзниками, с которыми мы работали в постоянном соседстве, часто обмениваясь сотрудниками и точками зрения и предпринимая совместные начинания, будучи убежденными в том, что то, что нас разъединяет, является менее значимым, чем то, что нас объединяет, и то, что мы должны защищать: верность наследию, духовная принадлежность к единой вполне определенной семье идей — левого христианства для одних, либерализма для других»