Герда Таро: двойная экспозиция - страница 11

, енотом-полоскуном.

Да, получается, Герда помогла ему вынести путешествие через Атлантику. Фред и Лило рассказали кое‑что, о чем он не знал. Например, Фред был так очарован мастерством Герды-машинистки, что сделал серию снимков ее за работой: нежные пальцы на клавиатуре; на лице от кадра к кадру меняются улыбки, гримаски, проступают то решительность, то сосредоточенность, то вызов; сигаретный дымок, словно пишущая машинка и фотокамера ведут между собой диалог.

Во времена ее монмартрской ссылки Вилли был убежден, что интерес Герды к фотографии – всего лишь легкая лихорадка, побочный симптом нового увлечения. Веселье было необходимо ей как воздух, это точно, и Андре Фридман, который уже давно вокруг нее крутился, ее смешил, спору нет. А зачем еще она стала бы с ним видеться? На что мог претендовать этой очаровательный болтун из Будапешта, с взъерошенной головой и нелепым французским, пытавшийся пристроить свои снимки в газеты, как делали все кому не лень? Он старался набить себе цену, выдавать свою нищету за дань моде, но на Герду это не производило ни малейшего впечатления, и тогда парень – а он был не глуп – перестал за ней увиваться и согласился на дружескую и по большей части комическую роль, которую она ему отвела. И фотография, и фотограф оставались для нее приятным развлечением и шансом расширить круг знакомств (например, познакомиться с Картье-Брессоном, чьи изысканные манеры выдавали происхождение из богатой семьи), пока Герда не переехала к Штайнам.

Доктор Чардак до сих пор не может взять в толк, как Фридман, то есть Капа, стал настолько знаменит, что его имя знала даже италоамериканка из Нью-Джерси («Robert Capa? You never told me!»[32] – воскликнула его жена, когда он побледнел за рулем, услышав по радио о гибели Капы в Индокитае). Он скорее поставил бы на Фреда Штайна, который завоевал признание еще в Париже и неплохо устроился в Нью-Йорке, но это не сравнить с ошеломляющим успехом Капы.

Штайн родился в Дрездене, окончил университет в Лейпциге, в Париже стал известен как антифашист и как фотограф. Он пробился сам, заслужил уважение коллег по цеху и даже открыл свою студию на Монмартре. Герда восхищалась им, восхищалась перевоплощением юриста, которого сначала Гитлер, а затем и Франция лишили права практиковать, перевоплощением, о котором каждый день напоминала вонь реагентов из ванной, приспособленной под проявочную. Впрочем, если бы благородная Франция не предусмотрела отдельных туалетов в каждой квартире даже в самых заурядных домах, лабораторию и нужды жильцов совместить было бы непросто. Над ванной вместо белья постоянно сохли снимки, и это, по мнению Вилли, не могло не досаждать его подруге.

Однажды, когда Герда еще жила в гостинице с Рут Серф, им потребовалась его срочная помощь. История глупая и даже немного скабрезная, а виной всему клопы. Обнаружив настоящую причину сыпи, которую они принимали за аллергию, девушки перевернули и обработали в комнате все, что только можно, начиная с главного оплота паразитов – отвратительного матраса. Казалось, проблема была решена. Но проклятье, как же теперь хотелось принять горячую ванну! Погрузиться в воду, выйти с раскрасневшимся лицом и сморщенными как у младенцев пальцами, соскрести омерзительную пленочку, которая, казалось, въелась в кожу, хотя они и мылись дважды в день над ржавой раковиной. Но денег на горячую воду у них не было, да и общая ванная вызывала еще большее отвращение, чем сама гостиница. Не успел Вилли бросить на Герду смущенный взгляд, как она принялась излагать свой план: «Ты придумаешь, как отвлечь консьержа, а мы проскочим наверх. А обратно все проще простого, мы осторожно выскользнем по одной. Больше от тебя ничего не потребуется, только ключ от ванной – прошу тебя, не забудь!»

Вилли было подумал предложить им общественную баню, но единственная поблизости – «Одесские бани» – пользовалась дурной славой. Поэтому пришлось пойти на риск, что консьерж или горничные заметят, что он водит к себе в комнату девушек (да еще двух сразу!), но все прошло как задумала Герда. Позже, ночью, сердце у него колотилось как бешеное, он весь вспотел и поборол возбуждение самым унизительным механическим способом. А все из‑за мысли, что они, обнаженные, всего в нескольких шагах от него, в конце коридора. И внезапно (он был совсем не готов) в комнату вошла Герда, но не за сумочкой, а лишь за баночкой «Нивеи». Бросив ему: «Можешь отвернуться, если хочешь» (он сразу же отвернулся к шкафу), – она разделась и нанесла крем.