Герда Таро: двойная экспозиция - страница 8

По утрам, распахнув ставни, Вилли всматривался в облака, проплывавшие над двором гостиницы. Если небо хмурилось и приходилось признать, что урок в парке отменяется, он мрачнел. С него довольно, лишь бы день выдался не очень холодным и пасмурным, но его метеорологическому чутью никогда не удавалось предсказать, сколько времени Герда усидит на скамейке. Она внезапно вставала и шагала вдоль ровной зеленой стены – ряда огромных по сравнению с ней деревьев. Шаги ее были легкими, но слегка неровными, хотя, может, дело было в мелком гравии, который похрустывал под ее каблуками. Такса плелся сзади с листком в руках и задавал ей вопросы. Герда останавливалась и оборачивалась: она хотела вспомнить нужную формулу или последовательность элементов до того, как он с ней поравняется. Может, мне идти помедленнее? – размышлял Вилли, сам не зная, хочет ли он дать ей время подумать или подольше чувствовать ее сосредоточенный взгляд. Должно быть, сомнение замедляло его шаг, и Герда почти всегда успевала выкрикнуть ответ, одаривая Таксу мимолетной торжествующей улыбкой. Но стоило Герде завидеть школьников, гурьбой вы́сыпавших из лицея Монтень, она припускала вперед, словно все эти пальтишки, все эти прилизанные волосики, из‑за которых оживленные концом уроков дети казались все на одно лицо, поднимали на смех ее старания в учебе. «Все, хватит!» – вот что означало это ускорение в сторону входа с улицы Огюста Конта, откуда текли потоки учеников старинного парижского лицея. Вилли убыстрял шаг, собираясь сказать ей, что еще не хватало раздражаться и бросать его из‑за каких‑то мальчишек. Но Герда сама замедляла шаг, будто внезапно все осознавала, и догонявший Вилли все отчетливее различал ее сопрано: «Лютеций, гафний, тантал, вольфрам, рений, осмий, иридий, платина, зо-о-олото», – декламировала Герда нараспев, словно стихотворение какого‑нибудь сюрреалиста. Лицеисты расступались, чтобы дать ей пройти, и едва ли удостаивали ее гримасками. Но в глазах некоторых мальчишек вспыхивал огонек, хорошо знакомый Вилли Чардаку.

Доктор Чардак так и запомнил на этом театральном французском последовательность D-элементов, оканчивающуюся – ну не удивительно ли?! – ртутью, которая есть в батарейке его кардиостимулятора. Ничего хорошего в том, что он ртутный, нет, им с Грейтбатчем нужно что‑то придумать, и доктору не терпится с этим разобраться. Доктор Чардак готов принять любой вызов. Грейтбатч никогда не спрашивает, откуда у него такое хладнокровие и незыблемая вера в его изобретения; возможно, что инженер и в этом видит волю Провидения, которое послало ему в Буффало талантливого кардиохирурга, готового ночи напролет торчать в его гараже. Ночи, которые он с удовольствием проводил, рассказывая о жизни в Старом Свете, хотя доктору Чардаку осточертели обеды в столовой и всякие dinner parties[18], где кто‑нибудь из коллег или даже незнакомцев каждый раз приставал к нему с одними и теми же вопросами:

– So you went to university here or back in Germany?

– Well, in Europe, but not in Germany. In Paris.

– Oh… in Paris![19]

«Даже в Париже морги не пахнут “Шанель номер пять”», – ляпнул он однажды. Гости за столом так и замерли, пока хозяин не рассмеялся, всем своим видом показывая, что среди коллег эта шутка not bad, но в присутствии дам, которые считают Париж so romantic[20], она неуместна. Впрочем, как только дамы ушли на кухню, хозяин дома вернулся к теме:

– Чего мы только не насмотрелись, правда, Билл? Я не знаю ничего демократичнее – после смерти, – чем дело врача, и вижу, везде учат одинаковым и не самым приятным образом… All right[21], налить тебе еще?

– Cheers[22], – ответил доктор Чардак и поднес ко рту бокал, решив не вдаваться в подробности своего прошлого.

Живые – вот кто был настоящей проблемой. Профессора, которые считали своим долгом завалить на экзамене не за знания, а за ошибки в языке. Плакаты на улицах кричали: «Нас захватили!», а в аудиториях все заметнее становились группы студентов, приехавших в Париж отовсюду, где взяли верх фашизм и шовинизм: тут итальянцы, там венгры и поляки, группами поменьше – румыны и португальцы. И повсюду они –