Германская история - страница 52

Политическая стабилизация сопровождалась экономическим оживлением. В 1928 г. производство на душу населения впервые достигло уровня довоенного 1913 г. В Германию по плану Дауэса потекли иностранные, прежде всего американские, кредиты, которые превысили 16 млрд. марок. Объем производства в 1924-29 гг. возрос на 50 %. По некоторым показателям Германии удалось восстановить свои прежние ведущие позиции. Самому мощному в Европе концерну «ИГ Фарбениндустри» принадлежало 100 % мирового производства синтетического бензина и красителей. Но подъем переживали преимущественно экспортные отрасли, рост на внутреннем рынке оставался весьма скромным. Инвестиции так и не достигли довоенных показателей, производительность труда почти не повышалась. Это была оборотная сторона самого большого социального достижения веймарского периода — установления 8-часового рабочего дня. Безработица даже в самом благоприятном 1927 г. значительно превышала довоенный уровень. По сути, немецкая экономика оставалась больной. Концентрация и монополизация производства сковывали деятельность предпринимателей на рынке. Кредиты и дотации направлялись главным образом не в наиболее современные и перспективные отрасли промышленности, а в сельское хозяйство и тяжелую индустрию.

Двадцатые годы, несмотря на короткий период политической стабилизации и призрачного подъема экономики, в основном представляли собой сумрачное царство тщетных надежд и разочарований. Но в нем был и яркий луч света — веймарская культура. В этом отношении «золотые двадцатые годы» определялись пикантной смесью жажды утех и культурного взлета. Театр и кинематограф переживали невиданный расцвет, кабаре и варьете ломились от посетителей, эмансипированные берлинки заметно укоротили юбки и прически и, не выпуская изо рта сигарету, лихо отплясывали чарльстон. Некогда провинциальный Берлин становился одной из мировых столиц. В архитектуре, живописи, музыке, литературе процветали новые стили и направления — сверкающий калейдоскоп неслыханных форм, красок и жанров.

Однако эта новая культура Веймара была скорее легендой, рожденной бежавшими из страны после 1933 г. и с тоской вспоминавшими прошлое интеллектуалами. Настоящие ее корни лежали в культуре авангарда кайзеровского периода. Новизна же 1920-х гг. состояла в том, что буржуазный академизм уступил свои позиции вчерашним аутсайдерам. Но всякий культурно-художественный взлет непременно имеет элитарный характер. Не стала исключением в этом смысле и культура Веймара. Все происходило в узком кругу литераторов, мыслителей, художников, музыкантов, критиков и меценатов. Это была чисто буржуазная, однако возбуждающая антибуржуазные чувства культура, глубокий отпечаток на которую наложила мировая война.

Левые утверждали, что все, связанное с милитаризмом и войной, является воплощением зла и бессмысленности, а социализм, напротив, олицетворяет собой добро. Издатель леворадикального журнала «Вельтбюне» Карл фон Оссецкий ратовал за республику, основанную на нормах морали и правах человека. Впрочем, он боролся не за существовавшую Веймарскую республику, считая ее, подобно многим другим интеллектуалам, слишком склонной к компромиссам, скучной и буржуазно-мещанской. Он выступал за социалистически-пацифистскую республику, для установления которой даже призывал голосовать на выборах президента за лидера КПГ Эрнста Тельмана.

На другом полюсе культурного спектра находились правые, идеи которых также определила война, только с иных позиций. Они считали войну не царством ужаса и бесчеловечности, а очистительной стальной грозой, в которой выковывается новый человек. Так утверждал отважный фронтовик, кавалер высшего ордена «За отвагу» и талантливый писатель Эрнст Юнгер (1895–1998). Правые интеллектуалы боролись против республики и либеральной демократии под национально-социалистическими, а часто — даже просто социалистическими в их понимании лозунгами. Но расплывчатость целей привела к тому, что многие из них пошли затем за Гитлером. Уж он-то знал, что следует понимать под национальным, а что — под социалистическим.