Гермоген - страница 26

Минутами он сам себе был гадок. Видимо, есть в нём что-то такое, что позволяет бесчестным людям так постыдно его унижать. Куда пойти? Кто поверит ему? Ужели жить с этим клеймом?

Неожиданно он нащупал рукой связку верёвок. И вдруг припомнился рассказ о беглом монашке, что забрёл в этот сарай да здесь и повесился. Худо ли, ежели и себе затянуть на шее петлю? И сразу же исчезнет всё мучительное. Мысль эта показалась ему такой отрадной и желанной, что он вскинулся, испугавшись. А грех?! Или ты считаешь свои муки больше тех, что принял Христос? Или ты не носишь в себе образ Божий? Испугался ругателей? Но ежели сам Бог почтил человека, то кто противу человека? Ежели ты и осквернён, и опорочен, и грешен, и беззаконен, разве не оправдываешься именем Господа нашего? Разве ты не причащался таинственно животворящего тела и божественной крови Его?

И в светлом озарении припомнились Ермолаю слова апостола Павла: «Ащо Бог на нас, кто на ны?» И стал молиться, прося у Бога прощения за грешные мысли и помощи в своей многотрудной судьбе. И молитва его была услышана. Один из монахов, раскаявшись, рассказал владыке всю правду о злом умысле против Ермолая. Владыка повелел его освободить и после долго беседовал с ним. Вскоре по воле владыки он был рукоположен в дьяконы.

Пройдут месяцы, пролетят годы, но Ермолай не раз ещё вернётся к воспоминаниям тех дней. Судьба и люди будут и впредь суровы и немилостивы к нему. Но вера в Бога, благоговение перед муками Христа, который страдал и умер святейшей своей плотью за человека, будут и впредь для Ермолая источником силы в тяжелейших испытаниях. Его не раз будет спасать вера в то, что Бог в человеке и за человека.

Монахи, оговорившие Ермолая, были посажены в тот же сарайчик, но вскоре освобождены хлопотами Ермолая. Похолодало в те дни. Стояла снежная мокреть. Каково им будет терпеть холод, знал по себе, вот и пожалел, походатайствовал за них перед архимандритом, сказав:

   — То не иноки, то лукавый дух, вселившийся в них, язвил меня напрасными обидами.

В недолгом времени его призвал к себе владыка. В монастырской церкви только что отслужили обедню. Ермолая охватил трепет: он почувствовал что-то чрезвычайное в том, что владыка позвал его к себе в такую пору. Всем было известно, что после обедни он отдыхал.

Иеремия принял его в своих покоях. Он сидел в глубоком кресле. Вид у него был усталый. От Ермолая не ускользнуло, что он по-новому, пристально взглянул на него. С бьющимся сердцем Ермолай склонился перед ним. Перекрестив его, владыка сказал:

   — Неисповедимы пути Господни, и блажен человек, который претерпел. Ты постиг, что клевещущий глуп и заслуживает сострадания. С беззаконников довольно и того, что они уловлены в беззаконии своём.

Ермолай понял, что владыке известно о доносителях. Между тем Иеремия продолжал своим тихим добрым голосом:

   — Истинно благоразумен тот, кто не кричит об оскорблении...

Ермолай вспомнил, как всё в нём кричало от обиды, как он надумал повеситься, и спросил:

   — По силам ли это человекам, владыка?

Иеремия снова пристально на него посмотрел:

   — Клеветников обличает достоинство, кое хранит человек. Хвалю твоё благоразумие, чадо моё. И да будут тебе лучшей наукой слова Экклезиаста[22]: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы. Поэтому не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя; ибо сердце знает много случаев, когда сам ты злословил других».

   — Молю Господа о ниспослании мне благодати — неосуждения ближнего своего.

За окном белели припорошённые ранним снегом деревья и низкие крыши монастырских пристроек. И казалось, в самом воздухе были разлиты чистота и благодать. И ещё ощущалась какая-то торжественность.

   — Чадо моё, ты пошто стоишь-то? Или я не велел тебе сесть?

Ермолай опустился на маленький диванчик. Сердце его снова забилось от неясного предчувствия чего-то важного.

   — В твоём роду были священники. Добрую славу стяжали, благочестиво пасли прихожан, — после некоторого молчания продолжал Иеремия. — Ныне тебе быть ходатаем перед Богом. Готовься быть поставленным к престолу священнодействия. Чаю, ты станешь доброй заменой покойному иерею.