Гермоген - страница 32

   — Отец Ермолай, или возьмём их к нам? Настёна не в себе. Помёрзнут дети.

Вместо ответа Ермолай обратился к детям:

   — Слазьте-ка, хлопчики, с печки, я вам гостинца дам!

Ребятишки мигом соскочили на пол, но Настёна упёрлась, не хотела двинуться с места. На уговоры Ксении пойти к ним с детьми отвечала:

   — Не замайте!

   — Вы тут замёрзнете...

   — Всё одно...

Но попа Ермолая всё же послушалась.

Едва все вошли в натопленный дом и Ксения принялась хлопотать возле детей, как Настёна приняла из рук хозяйки кричавшего ребёнка и приложила к груди. Покормив детей и Настёну, Ксения уложила всех спать — кого на печи, кого на лежанке — и, когда все утихомирились, накрыла ужин Ермолаю. Любитель рыбы, он ужинал отварной стерлядкой с кусочком пшеничного хлеба, запивал сытой.

Ксения сидела рядом, думая, как начать разговор, который понемногу составился в её голове.

   — Отец Ермолай, послушай-ка, что скажу тебе. Грех винопийства съедает жизнь людей, как ржа железо. Ныне и бабы стали в шинок ходить. Пришло семьи разорение. Как бы попам согласиться меж собой, чтобы всем священством в церквах проклинать вино и винопийство — оно бы людям польза была.

   — Голубочка моя добрая, и до всего тебе дело. Но скажу тебе, о том уже думано-передумано. Да упираются шинкари, говорят, что нет царского указу, чтобы волю давать попам вмешиваться в мирские дела.

   — А вы своё делайте. Царь-от у нас православный. И шинкарям на него не дело ссылаться.

...На другой день Ермолай читал в церкви проповедь против пьянства. Церковь была переполнена людьми. Узнав, о чём будет проповедь, пришли и верующие и неверующие. Были и прихожане из соседних приходов. Многие знали, сколь красноречив и сладкогласен поп Ермолай. Знали также, что сия проповедь будет дерзновенна, ибо шли слухи, что власти не дозволяют христианского обличения против пьянства.

Начал Ермолай тихим голосом смиренно и горестно рассказывать о бедственных случаях от винопития. Припомнил и пословицу: «Пьяница так сведёт домок, что не нужен и замок». Но постепенно его голос набирал силу и уже гремел под сводами церкви, опалённый гневом:

   — Беги от пьянства, яко от лютого змея! Всякое злодейство от пьянства рождается... Пьянство отворит язык многоречивый и откроет сокровенные тайны... Возлюби воздержание и чистоту, дабы не быть от мирских людей поносимым и укорным. Да будет от века проклято виноблудие!

На другой день Ермолая позвали к владыке. В епархии думали, да и сам Ермолай тоже, что владыка сделает ему внушение за проповедь. Последнее время владыка заметно старел, силы его видимо убывали. Он уже редко во что вмешивался, но не переставал заботиться о добронравии христиан. Ермолая он встретил приветливо, но был задумчив паче меры. О недавней проповеди — ни слова. Иеремия знал, что власти предержащие поощряли строительство кабаков и не жаловали священнослужителей, обличавших пьянство. Знал он также, что к власти пришли люди случайные, далёкие от «державного строительства». Это о них говорила народная молва: «Раньше Кузьма огороды копал, ныне Кузьма в воеводы попал». И видимо потому, что сами были владыками случайными, они дали большую волю таким же наглодушным выскочкам, умеющим сколотить капитал. Оттого и подымались всюду кабаки, словно грибы после дождя. Легче лёгкого спаивать народ, а прибыль велика. Почему шинкарей поддерживают воеводы, и дьяки, и чиновники многие? Зло — неузнаваемо. Это тайна. Как станешь бороться с тайной?

Начал Иеремия издалека и несколько уклончиво:

   — Чадо моё, ты хочешь знать, в чём состоит цель деяний духовной особы? Иные деяния бывают неугодны мирским властям. Это так. Но помни, чадо моё, всё мирское переменчиво. Истинная же и вечная цель делания — в стяжании Духа Святого, в стяжании благодати. Оттого и не подобает заводить смуту и делать поперечное мирским властям, что смута неприятна и неугодна Богу.

Ермолай понял смысл укора, хотя не понимал, почему его проповедь вызвала этот укор.

   — Владыка, что скажу я своей пастве? Или винопитие приятно и угодно Богу? Или оно не заслуживает поперечного слова? Велите мне замолчать? Но молчанием предаётся Бог!