Героический дрейф «Седова» - страница 22

На открытой палубе в жестокие морозы боцман Буторин, матрос Гаманков, кочегар Гетман и другие расплетали старые стальные канаты и из отдельных прядей плели длинный лотлинь. Несколько раз при измерениях глубин он обрывался. Тогда моряки снова принимались за тяжелый труд. Так они сплели в общей сложности 14 километров троса…

Ко дню открытия XVIII съезда партии седовцы получили возможность измерять большие глубины и брать пробы грунта со дна Центрального полярного бассейна.

Это было заслугой всего коллектива седовцев, в первую очередь боцмана Дмитрия Буторина.

Даже бывалым морякам такая трудная и сложная работа могла показаться невыполнимой. Тысячи метров троса нужно было плести, перебирая каждую прядь, каждую проволоку, но Дмитрий Прокофьевич Буторин не видел в этом ничего особенного…

С ранних лет, работая вместе с отцом на зверобойных промыслах в Белом море, он стал "мастером на все руки". Сын помора, он вырос в семье, где все с ранних лет привыкли бороться с суровой стихией северных морей. Из поколения в поколение передавались поморские традиции, сложившееся еще в те времена, когда прадеды и деды нынешних отважных моряков ходили на утлых ботах промышлять треску и морского зверя у берегов Норвегии и Новой Земли.

Буторину было 14 лет, когда он впервые отправился на промысел морского зверя у Канинского полуострова, в Белом море. В 1927 г., работая в Долгощельской промысловой артели, Дмитрий Буторин первый раз вышел на зверобойку не на скромном промысловом боте, а на большом ледокольном пароходе: советская власть по-новому организовала промысел морского зверя в Горле Белого моря.

Дмитрий Буторин плавает на "Сибирякове", "Русанове", "Седове", участвует в экспедиции Арктического института, изучающей морского зверя. Наблюдательный моряк рассказывает ученым-биологам о жизни и поведении гренландского тюленя.

В 1930 г. Буторина призывают в Красную Армию. Он служит в пограничных войсках. После демобилизации Дмитрий Прокофьевич возвращается на "Седов". Шесть лет он плавает на ледокольном корабле. Матрос I класса стал боцманом.

За полтора года дрейфа седовцы свыклись с обстановкой. На корабле установилась спокойная, размеренная жизнь. Правда, спокойствие это было относительным: то и дело на корабль наступали льды. Но к сжатиям моряки "Седова" привыкли, как к обычному явлению в полярном дрейфе.

На корабле сложился четкий распорядок судового дня. Ровно в полночь на вахту заступал радист Бекасов. В его обязанность входили метеорологические наблюдения через каждые два часа, наблюдения за льдом, осмотр судна.

Об Арктике говорят, что она коварна. И в самом деле, — она не раз учила седовцев внимательно приглядываться ко всем изменениям в окружающей ледовой обстановке. Снятие льдов обычно начинается так же неожиданно, как и кончается.

Вахтенный должен поднять на ноги всю команду еще до того, как нарастающий гул ломающихся у борта льдин прервет их сон. Молодой полярник Николай Бекасов на вахте внимательно оглядывал окружающие льды, прислушивался к каждому шороху.

В 4 часа утра Бекасова сменял капитан Бадигин. На судах предрассветная вахта считается самой неудобной; моряки не любят ее. Но здесь, в Центральной Арктике, вахты одинаковы: все те же нагромождения льдов, та же круглосуточная ночь…

В 7 часов Полянский включал радио, и звуки его помогали вахтенному будить экипаж. К этому времени Павел Мегер уже приготовлял завтрак: свежие булки, сыр, масло, кофе, чай.

Вахту принимал гидрограф Буйницкий.

Ровно в 9 часов начинались судовые работы. Врач Соболевский обходил помещения. Механики работали у лебедки, подготовляя ее к очередным глубоководным промерам.

Как только начинала работать динамо-машина, Полянский включал аккумуляторы на зарядку.

В полдень вахту принимал Соболевский. Это — время обеда. Седовцы обедали поочередно, сменяя друг друга. Если в часы обеда бралась гидрологическая станция, работа у лебедки ни на минуту не прекращалась: на посту всегда был вахтенный.

В 18 часов — ужин, потом — отдых. Одни катались на коньках, ходили на лыжах, другие играли на бильярде, в шахматы.