Герой гражданской войны Иван Назукин - страница 18

В зале наступила удивительная тишина, которая сразу же сменилась оживленным приглушенным говором. Многие встали со своих мест, иные начали продвигаться вперед, к сцене. Это движение прервали звонок и голос Якова Михайловича Свердлова:

— Прошу занять места.

Назукин вместе с земляками сидел в середине зала. Когда рядом с Свердловым появились Ленин, и другие руководители партии и правительства, вспыхнули бурные аплодисменты.

— Ленин… Ленин… Ленин…

Это волнующее, крылатое слово как бы плескалось по залу в шторме оваций.

Под новый грохот аплодисментов Владимир Ильич был избран почетным председателем съезда.

Назукин любовно всматривался в дорогие черты Ильича. Да, он такой же, как на портретах, но сходство далеко не полное. «Это потому, что я вижу его сам, настоящего, живого, в движении, с прищуром веселых глаз и доброй улыбкой», — решил Назукин.

Свердлов предоставляет слово Ленину, и он быстро проходит к трибуне. Все делегаты встают и снова долго рукоплещут любимому Ильичу.

Все же Назукин несколько огорчен. Оказывается, Ленин отнюдь не гигант, не богатырь, как представлялось в юности, а обычный, среднего роста человек. Заметно поношенный костюм как бы подчеркивал эту обычность.

Но вот Ленин заговорил. Заговорил горячо, легко и просто, и огорчение Назукина сейчас же улетучилось. Он целиком оказался во власти пламенной ленинской речи, его больших и ясных мыслей, его энергии и огромного человеческого обаяния.

Владимир Ильич рассказал о том, что достигнуто и завоевано за год революции. Он отметил, что «от нашей полной беззащитности, от последней четырехлетней войны, которая оставила в массах не только ненависть угнетенных людей, но и отвращение, и страшную усталость, и измученность, которая осудила революцию на самый трудный, тяжелый период, когда мы были беззащитны перед ударами германского и австрийского империализма, — от этой беззащитности мы пришли к могучей Красной Армии». Ничего не скрывая и не смягчая, Ленин говорил делегатам суровую правду о грозной опасности, нависшей над республикой рабочих и крестьян, о тяжелом положении на фронтах, об огромной разрухе в стране и надвигающемся голоде, о величайших трудностях советского и хозяйственного строительства. Но главное было в том, что Ленин заражал делегатов своей неиссякаемой бодростью и непоколебимой верой в конечную победу революции, великой силой своей души.

— Мы знаем, — сказал он в заключение, — что звери империализма еще сильнее нас, они могут еще нам и нашей стране причинить массу насилий, зверств и мучений, но они не могут победить международную революцию[19].

Ленин ушел с трибуны, сопровождаемый горячими аплодисментами.

— Вот он какой, наш Ильич! — восхищенно сказал Назукин соседу. — У меня руки горят как после большой работы. Да что руки, душа горит…

Второй раз Ленин выступал на съезде 8 ноября с речью о международном положении. Он предупреждал делегатов о готовящемся походе против Советской республики объединенных сил империалистов Америки, Англии и Франции, которые стремились прийти на смену разбитому в войне германскому империализму.

Назукин слушал Ленина еще дважды: в день праздника на закладке памятника Марксу и Энгельсу и на открытии мемориальной доски борцам Октябрьской революции. Светлый образ родного Ильича ярко и навсегда запечатлелся в его памяти.

Съезд Советов работал четыре дня. Он обратился ко всем правительствам, ведущим войну против Советской России, с предложением начать переговоры о заключении мира. Съезд имел большое значение в мобилизации народных масс на борьбу против белогвардейцев и иностранных захватчиков, на преодоление разрухи в стране.

Делегаты съезда Советов избрали Ивана Андреевича Назукина членом Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

Иван Андреевич много думал о предстоящей работе в родном Прикамье. Как много нужно сделать! Главное — мобилизовать все силы для отпора наступающим на Каму бандам Колчака… Но вернуться в Усолье Назукину больше не пришлось.

Центральный Комитет партии не вызвал его с родины из отпуска. Может быть, забыли о нем? Теперь, будучи в Москве, он сам явился в ЦК, чтобы напомнить о себе. Сказал: