Герой вашего времени - страница 7

— Спасиб, Игнат Палыч… — буркнул он, наколол на вилку еду, отвлекся на секунду, будто под гипнозом рассматривая крылья Аца. Прошипел под нос что-то среднее между «ссссука» и «красивое оперение». Мартовский повернулся к нему, пристально рассматривая, будто чувствовал знаменитой чуйкой какие-то отличия в человеке с последней встречи. Молчал, ждал хоть какого-нибудь намека. Кристофер в это время, противно ударив вилку о зубы, съел нанизанный картофель.

— Еще кормить его забесплатно, — неодобрительно проворчал Падший, косясь на Кристофера. Сам он обустроился на стуле напротив, покачивался за его задних ножках, рискуя свалиться спиной, прямо на крылья. Ангельские тонкие полые косточки такого не пережили бы, но Аца это не слишком заботило. Ехидно улыбнувшись Кристоферу — вряд ли понимал, зачем, лишь по наитию, — он перевел взгляд на Мартовского и мигом посерьезнел, даже раскачиваться взад-вперед перестал. — Надо быстрее что-то решать, — заявил он, тщательно следя за прислушивающимся Кристофером. — Были толковые ребятки со связями… дай Денница памяти… у фрицев где-то, короче. Так и те отказались, как Черные начали рыть. Говорят, деньги деньгами, а своя шкура дороже. У них там церквушку после Исхода сожгли, вот крику-то было… Боятся. Никто не высовывается, все в норах. Вчера хотели брать, а сегодня какие-то более выгодные предложения. А куда, мать вашу, выгоднее… Март, у тебя ж должны быть знакомые? Только через границу протащить, а там решим что-нибудь, — самоуверенно сказал Падший, пожав плечами, тоскливо вздохнул: — Денежки-то какие уплывают…

— Денежки — это хорошо, — жуя, отвлекся от крыльев Кристофер. — За ними я-то и пришел, мой давний друг и товарищ. Я оказал тебе услугу, а ты еще не расплатился. А деньги сейчас очень даже не помешают. Есть некоторые проблемы, знаете ли… — максимально менторским тоном проговорил он, покручивая прибор в руках. Несколько секунд рассматривал узоры на вилке, затем откинул ее в сторону, вскочил с табуретки, быстро, стараясь не путаться в пальцах, расстегивая рубашку от ворота, скидывая ее с себя и комкая, будто стараясь выместить на ней всю скопившуюся злобу, всю ненависть ко всему живому и, в особенности, к Ацу.

Падший поперхнулся вдохом — явно собирался что-то еще сказать — и все же чуть не рухнул вместе со стулом, попытавшись отшатнуться от Кристофера подальше. Совершенно прибалделым взглядом уставился на Мартовского, как на кажущегося наиболее адекватным и спокойным человеком в квартире.

— Почему, сколько я ни приду, у тебя какие-то чудики тут? — обвинительно вскинулся Падший. — Поговорить даже невозможно, не могу, в Ад пойду, к Черным добровольцем, не могу в этом пиздеце работать…

— Заткнись, или Черные придут сюда через четверть часа. Имя мне, блять, Легион. Мрак, сука, мне вместо крови. А, пошло оно… — Кристофер облокотился на газовую плиту, повернувшись спиной к собеседникам, демонстрируя шрамы на лопатках. Запекшуюся, не отмытую еще кровь, стекавшую когда-то с лопаток к пояснице. С лопаток, на которых раньше черные массивные крылья, внушавшие уважение и вселявшие страх, скоплением черных перьев отравляли пространство аурой нескончаемой Тьмы.

С побледневшим лицом Ац сунулся ближе, никого не спросив, придирчиво осмотрел его спину, явно тянулся рукой, но отдернул пальцы в последний момент. Перья на его собственных крыльях стояли дыбом, как шерсть на досмерти перепуганной кошке. Тьма — ее отголоски — его, очевидно, и притягивала, и одновременно заставляла желать вжаться в угол.

— И кто тебя так? — неожиданно сочувствующим тоном спросил Ац.

— Думаю, тебе имя Ее вряд ли чем-то отзовется. Поэтому просто — Смерть. — Кристофер повернулся лицом к Падшему, провел рукой по его волосам, не обращая внимания на ошарашеный взгляд. — Это мой подарок, мальчик. Я — Ангел Смерти, Ее слуга. И показал бы тебе, что есть боль и страдание… — и хихикнул, потянувшись. — Можешь звать меня Кораком. Но только достаточно тихо, чтобы никто не услышал. Произноси это имя так, будто боишься. Мне будет приятно.

От пафоса в его голосе, режущего слух, Ац отступил назад; лицо его сменило выражение жалости на прежнее — настороженно-презрительное.