Гибель гранулемы - страница 11
— А что ж вам посоветует Татьяна Петровна, скажем, в совсем не известном ей морском деле?
— О том и речь… Впрочем, морское дело — тоже человеческое дело, как и любое другое. А коли ты в лес, а я по дрова, то даже цепь из обручальных колец не свяжет людей.
Прокопий Ильич искоса взглянул на Павла, снова усмехнулся:
— Это я так, философствую. Стариков всегда на поучение тянет, ничего не поделаешь.
И, стараясь сменить тему разговора, спросил:
— Отец есть у тебя?.. Нет. Значит, тоже обокрала война… Сирот жаль, а еще того больше — жаль вдов. Сказать не могу, как жаль. Сироте еще можно без отца выправиться и на ноги встать. Много сил надо, но можно. А вдовы? Дети на руках. Молодость давно потеряна, красота — тоже. Миллион их, — больше, небось. Ровесники-то, мужчины, почти все женаты. Кто их возьмет? Ну, из тысячи — одной, может, и улыбнется счастье. А ведь они в нем, в счастье, больше нуждаются, чем те, кому повезло.
— Конечно, Прокофий Ильич.
— А тут еще иные наши балаболки тиранят их, вдов-то: мужей-де крадете. Скажи ты! Коли тебя легко украсть, так тебя и без вдовы стянут.
Прокофий Ильич несколько секунд молчал, раскуривая трубку.
— Ко мне иной раз женщины жаловаться идут, Паша. На мужей. Утверждают, что мужья разлюбили, и от этого в семьях кавардак случается. Большинство этих жалобщиц не понимает: любовь и уважение зарабатывают так же, как хлеб. Ежедневно. Всерьез. Никого нельзя заставить уважать женщину, которая не думает, не читает и воодушевляется лишь тогда, когда есть возможность промыть кости соседке.
— Таких женщин немного, Прокофий Ильич.
— К сожалению, больше, чем ты думаешь. Я говорю о женщинах без партии, без профсоюза, без службы, о женщинах, для которых время не имеет минут, а просьба мужа — все-таки не приказ по флоту.
— Но вы же сами говорили: кухня, стирка, дети. У наших женщин совсем мало свободных минут.
— Думать о всем, что вокруг, — для этого не надо специального времени. Работницам не легче, но они успевают еще читать и учиться. О чем матрос должен говорить с женой, которая путает Австрию с Австралией и белуху с белугой?
— У мужчин свои грехи, Прокофий Ильич. Немало грехов.
— Ну, понимаю: если женщина задавлена кухней и стиркой, детьми и дрязгами, а мужчина бесконечно занят или трясется в командировках, тратит нервы по пустякам или пьет и хамит — все это разрушает любовь и семью. Быт — нелегкая штука, и его не наладишь за год.
Капитан поглядел в окно и покачал головой. Вероятно, уже начинался пятый час утра. Полярное солнце стояло высоко в небе, плотное, тугое, точно огромный сваренный желток.
Обернувшись к Абатурину, капитан спросил:
— Значит, едешь, Павел?
— Да, Прокофий Ильич.
— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…
— Что вы! — искренне удивился Абатурин. — Заронили вы в меня раздумье, Прокофий Ильич.
— Вот что, — помолчав, сказал капитан. — Ты поживи у меня еще день. Первый поезд — завтра, в семь утра. Нечего тебе болтаться по улицам.
Он положил Абатурину на плечо некрупную тяжелую руку, проворчал:
— Нынче, коли не забыл, воскресенье. Я приятеля жду. Он на рыбалке, оттуда прямо ко мне. Умен, занятен, можешь поверить. Поболтаем, и день незаметно пролетит.
Подталкивая молодого человека в спину, бросил:
— Иди, поспи пока. Мирцхулава приедет, я разбужу.
И Павел, радуясь про себя, что проведет еще день в семье капитана, медленно пошел в Петькину комнату.
Вскоре он уже спал непробудно и спокойно.
Разбудили его в полдень. Из ванны, в сопровождении Петьки, Павел прошел в столовую.
Навстречу ему поднялся широкоплечий черноволосый человек, пристально взглянул в глаза Павлу, представился:
— Мирцхулава.
Из-за его спины вышел еще один незнакомый человек и тоже отрекомендовался:
— Чикин.
Это оказались начальник флота и его шофер.
День, действительно, пролетел незаметно, они досыта наговорились, хотя Павел больше молчал.
Легли поздно ночью, как только уехал Мирцхулава.
Павлу казалось, что он только закрыл глаза, а Прокофий Ильич уже будил его.
— Вот теперь можешь ехать. Я позвоню на вокзал, пусть тебе оставят бронь.
— Спасибо. Я как все.
— Ну, смотри. Сейчас пойдешь?