Гибель «Марии» - страница 8
- Становись во фро-о-онт! Сейчас придет помощник командира Севастопольского экипажа, капитан 1-го ранга Гистецкий.
Матросы знали, что это за зверь - Гистецкий.
- Крепче держись, ребята! Своих не выдавай!
Выстроились.
В казарму влетел бомбой дежурный мичман.
- Направо равняйсь!
Появилось высшее начальство. Мичман показывал усердие.
- Равнение на-ле-во!
Равняемся налево.
Но вышло недоразумение. Нужно было сказать «равнение направо», а мичман скомандовал «равнение налево». Ребята захохотали. Начальство приблизилось к нам. Всего человек семь и митрополит. На правом фланге мичман поздоровался с высшим начальством. [27]
Я не слышал рапорта, потому что стоял на левом фланге. Капитан Гистецкий пошел по фронту, за ним офицерство. Гистецкий остановился.
- Кто во время проповеди выкрикивал по адресу его преосвященства безобразные слова, выходи вперед!
Вперед никто не вышел.
В казарме полная тишина.
Тогда Гистецкий пустился на хитрость.
- Эти лица мне известны, - сказал он угрожающим тоном. - Прикрывать их не следует! Все равно я накажу их по всей строгости наших законов! Уничтожили корабль, на беспорядки надеетесь? Я вас вымуштрую, родных забудете! Кто неприлично выражался и хулиганил, выходи вперед! Вы все должны сами указать хулиганов! Даю вам срок две минуты!
Опять тишина. Опять все молчат. Кто-то из матросов упал в обморок. Его вывели из строя и положили на койку! Прошло не две, а десять минут. Гистецкий металлическим голосом сделал ультимативное заявление:
- Если вы еще будете упорствовать, я вынужден буду применить крайние меры: расстрелять через пятого!
Молчание и полная, ничем ненарушимая тишина. И в этой тишине, в крайнем напряжении и ужасе Гистецкий продержал нас во фронте полтора часа. После матросы говорили, что Гистецкий был взбешен с начала своего прихода в казарму. Взбешен тем, что мы с ним не поздоровались. Сделано это было по постановлению правого фланга, где старые матросы дали друг другу слово - встретить Гистецкого молча.
Через полтора часа упорного молчания в казарме появился командир нашего корабля капитан Кузнецов. Матросы немало были удивлены его появлению. [28]
Командир подошел к Гистецкому и окружавшим его, поговорил с ними и быстрым шагом приблизился к фронту.
- Здравствуйте, славные марийцы!
Мы ему по всем правилам:
- Здравия желаем…
Думали, что он выручит нас из тяжелого положения. Командир обращается к нам со словами:
- Ребята, я получил телефонограмму о том, что вы вышли из повиновения экипажной администрации. Мне передали, что некоторые из вас неприлично вели себя во время чтения проповеди и оскорбили хулиганскими выходками митрополита. Я прошу тех лиц, кто оскорбил митрополита выйти из фронта. Они обязаны это сделать для того, чтобы уладить недоразумение и не держать всю команду во фронте!
Матросы молчали. Я чувствовал, как у меня от усталости звенит в ушах и кружится голова. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал:
- Р-р-разойдись!
Таким образом мы простояли во фронте под угрозами ареста и расстрела два часа пятнадцать минут. За это время шесть человек упали в обморок. Можно себе представить, какая беспощадная требовательность была предъявлена к нам, больным и обожженным людям!
Пришла ночь. Постельного белья нам опять не выдали и мы спали на голых досках. Утром нам дали по одному железному чайнику на десять человек, четыре [29] кружки - тоже на десять человек и по два кусочка сахара. Началась чаепитие. Четверо льют, а шесть человек на них смотрят и бранятся.
Зажали нас, точно клещами, со всех сторон. Обмундирование не выдают. Из казармы никуда не выпускают. Писем не передают. Табаку нет. Усиленный караул из солдат, которые с нами даже в разговор не вступают. Положение создалось ужасное. Выхода никакого. Матросы в унынии.
Во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя жизнью, спасал других, - очень артельный парень, - поднялся на койку и громко, на всю казарму, произнес перед матросами зажигательную речь. Я не могу воспроизвести ее в точности, но звучала она приблизительно так: