Гибель постороннего - страница 3

— Бутылка — и готово!

— А л-лозунги?

Смахнув с пиджака дождевые капли, Васильев полез в карман.

— Завтра, Евгений, будут твои лозунги, — сказал он. — В двенадцать утра. Я с художником Бабкиным трудовое соглашение заключил, все продумал. То, что надо рабочему классу!

Васильев вытащил большой черно-красный платок и вытер лицо.

— Какие лозунги? — сухо спросил Акимов.

— «Мы с собой привезли на сибирскую землю десять тысяч горячих сердец!» — продекламировал Васильев. — «Пусть третий трудовой семестр станет нашим гражданским зачетом!» Неплохо, старик?

— Неплохо, — облегченно вздохнул Стороженко. — Мы же ему текст забыли дать.

— То-то и оно, — согласился Акимов.

Хотя ему не нравился вялый несобранный Васильев и фамильярное обращение «старик», он по-товарищески попросил его:

— Извини, но придется изменить. Лучше быть точными и деловитыми. А это вся эмоциональность, она может создать впечатление, что отряды и выезд на картошку одно и то же. Перемени текст. Первое, «Даешь Сибирь!» А второй «Н-ский студенческий строительный отряд — 10 тысяч бойцов».

— Но я здесь второе лето, — возразил Васильев.

— Действуй, Гена, — сказал Акимов.

Вечером в гостинице дежурная по этажу, вяжущая на спицах что-то голубое, протянула ключ Акимову и сказала:

— Вас ждут.

Она взглянула поверх очков в сторону холла, поджав бесцветные губы.

В кресле дремал паренек. Его бороденка под ярким светом была почти незаметна. Акимов тронул его за плечо. Тот открыл глаза и быстро вскочил.

— Обедал? — спросил Акимов.

— Ага, обедал. Дождь прошел?

— Ну идем.

Его звали Гриша Бегишев. С мокрой после мытья в душе головой, в акимовской зеленой куртке, он сидел на диване и тянул из стакана горячий чай.

— Отец мой — фотограф, а мать на телефонной станции работает. Они меня не любят. И бабка не любит. Она в Жданове, на Азовском море. Жадная старуха. Отец на фотографа меня учил. В села ездит, щелкнет семейный портрет червонец. И пьет. Я с ним не захотел. Он холодильник на замок запрет, чтоб я его харчи не ел, раз не хочу зарабатывать. Настоящий замок повесил. Тогда я к бабке поехал, а он ей телеграмму дал, чтоб меня с милицией вернули. Зачем я ему? Говорю бабке: без милиции поеду, дай на дорогу сколько не жалко. И в Сибирь. Здесь люди добрые. Там люди тоже ничего, но для своей пользы, а тут — от чистого сердца.

— Кто тебе такое сказал? — засмеялся Акимов. — Вот философ!

— Я не философ, — ответил Гриша. — Сосед сказал. Он сам видел.

— А зачем студенты ездят? Знаешь?

— Мне не деньги нужны. Верите? Мне — чтоб уважали меня! А сосед нормальный парень, только немного хулиган и дерется. Но студенты с ним как с человеком…

— В пятьдесят девятом году, — вспомнил Акимов, — триста тридцать девять студентов из Московского университета поехали на каникулы в Казахстан. Строили дома и кошары…

— Я ничего не умею, — сознался Гриша.

— Научишься, — Акимов удивленно взглянул на него и понял, что пареньку хочется спать, а не слушать историю студенческих отрядов.

Он отвел Гришу в свободный, забронированный штабом номер и вернулся к себе.

Акимов был уже вполне сформировавшийся двадцатичетырехлетний мужчина. О себе он знал, что может быть и самоотверженным, и добрым, но иногда делается жестким, упрямым, непримиримым. В прошлое лето он работал командиром большого зонального отряда, был награжден медалью, а нынче назначен в областной отряд, назначен, как ему намекнули, в противовес опытному и своевольному Краснову.

Акимов учился в Москве, жил в общежитии, жил бедновато. Родители уже не могли его поддерживать, потому что они умерли. Раз в месяц приходила посылка от бабушки сало, яйца, варенье. Он получал стипендию и подрабатывал на стройке. Словом, можно было жить. Правда, расчетливо и умеренно. Но именно это у него не получалось.

Приютив паренька, Акимов вспомнил свое первое строительное лето, стремление к заработку и одновременно — неловкость от этого стремления.

В полдень северо-западный ветер разорвал низкие облака, и над городом засветило солнце. На привокзальной площади стоял грузовик с обтянутыми красной тканью бортами. На фонарных столбах вдоль тротуара были укреплены громкоговорители, нацеленные на площадь. Местные жители оглядывались на красный грузовик, в кузове которого торчал штырь с микрофоном, и в их глазах появлялось любопытство. Тут же стояли кинооператор с телевидения и два репортера из областных газет. У всех троих было усталое выражение лиц. Штабисты сидели поодаль в скверике, утомленные и возбужденные ожиданием. Они то и дело посматривали на круглые часы над вокзальным подъездом.