Гибель шахмат - страница 12

И, покидая комнату, каждый уносил в памяти неясную, но гневную мысль:

„Профессор — убийца. Машина — чудовище. Она бессмысленна и бесполезна. И шахматам она несет гибель“…

Так думал и фельетонист „Рабочей Газеты“. И мысли выстраивались, выпрямлялись, выравнивались, формулировались точнее, ударнее — и статья была готова. Скорей в редакцию. Карандаш и бумагу. Так. Теперь в набор…

… … …

Профессор Ястребов, медленно ступая в старых, протертых галошах, в первый раз внимательно рассматривал уходящих.

Как много молодежи! Горячей, восторженной, страстной молодежи. Вероятно, они все увлекаются шахматами.

Как странно! Шахматы становятся достоянием всех. Они популяризуются. А он несет им смерть.

Прав ли он, убивая то, что составляет творческую радость тысяч, может быть, десятков тысяч, миллионов?

Но за ним — наука. Тридцатилетний, упорный труд. Радость достижения. Это оправдывает все жертвы.

Все ли? Стоило ли? Может быть, пропали годы в бесполезной работе над бесполезным открытием? Может быть, оно не нужно, бессмысленно?

Как болит сердце. Оно дребезжит, как прорванный барабан. На плечи навалился груз скверной, обидной старости. Порок сердца. Ревматизм. Долгие и назойливые боли в желудке.

Стоило ли жить, работать…

На другой день профессор Ястребов не выходил из дома. Болело и останавливалось сердце.

Статья в „Рабочей Газете“ будоражила тяжелую мысль о бесполезности всего дела. Перед собой не оправдывался. В каждой строчке нервного фельетона видел горькую, обидную правду.

Позже принесли „Известия“. Там прочел, задыхаясь от боли в сердце, написанные кровью слова Эммануила Ласкера.

„Профессор, — писал Ласкер, — вы не откажетесь, наконец, раскрыть нам сущность вашего изобретения. Наше поражение дает нам право просить вас об этом. Больше уж не осталось для вас противников. Больше уж некого вам побеждать.

„Если вы действительно нашли систему шахматной игры, действительно сумели уложить ее комбинационные сложности в строгие нормы определенных математических законов, то откройте же их, наконец. Мы просим и ждем вашего ответа, профессор.

„Мы хотим знать те причины, которые так свободно и неумолимо опровергают наши теоретические предпосылки и самый тончайший практический анализ игры. Мы хотим знать их, чтобы разобраться в ее основах и методах. Мы хотим знать, будет ли она, сможет ли существовать и развиваться в дальнейшем.

„Если нет, если творческие процессы этого тончайшего и любопытнейшего из искусств, заменятся сухими арифметическими выкладками, то ваше открытие — зло. Ваше изобретение — колоссальный и непоправимый вред. Тогда мы будем бороться с вами. Бороться всеми возможными средствами. И человечество, люди страны, оценившей сейчас больше, чем когда-либо, это искусство, — это человечество и эти люди будут за нас, а не за вас.

„Поэтому мы ждем вашего ответа. Только вы один можете поставить ясные точки над всеми загадочными „i“ и в этой странной истории.

А если, — простите за недоверчивость, профессор, она вполне допустима здесь, — если ваш механизм — только маска для чьей-то гениальной и тонкой игры, то вы должны нам открыть имя этого игрока. Мы все уступаем ему первенство. Мы все склоняемся перед ним. Но он нужен нам так же, как и тем массам, которые сейчас идут за шахматами, интересуются и увлекаются ими. Его игра слишком ценна для того, чтобы маскироваться в шарлатанскую, — простите, но это тогда было бы именно так, — тогу автомата.

„Мы ждем!

Профессор встал. В уме твердо определилось решение.

Однажды утром люди обычным жестом развернули газету. Люди были дома, на улицах, за столиками, унылых утром, пивных, за пыльными окнами торговых контор. Глаза, занятые, как всегда, кусочками сахара в стаканах теплого чая, скользнули зевая по строчкам и удивленно прочли:

Люди недоумевали. Как? Почему? Неужели, победив чемпионов мира, механический рыцарь удаляется на покой? Не может быть! Утка. Чушь.