Гиблое место - страница 17

Не разжимая рук, Бобби слегка отодвинулся и внимательно посмотрел в лицо жены. Следов крови не осталось. Ссадина на лбу уже затянулась тонкой желтой корочкой. Однако о ночных злоключениях напоминала не только ссадина. Смуглое лицо Джулии никогда не бледнело, но в минуты тревоги ее кожа цвета корицы со сливками приобретала явственный серый оттенок. Именно этот оттенок, вызывавший в памяти мраморные надгробия, лежал на ее лице сейчас.

— Ну чего ты? Все обошлось, — успокоил он жену.

— У меня этот кошмар и сейчас в глазах стоит. Я еще долго в себя не приду.

— Да после таких приключений об агентстве «Дакота и Дакота» будут ходить легенды!

— Не хочу я быть никакой легендой. Легенды — мертвечина.

— Ну а мы станем живой легендой. От клиентов не будет отбоя. Чем лучше пойдет дело, тем скорее толкнем агентство, а там и Мечта в кармане, — он нежно поцеловал ее в уголки губ. — Ладно. Надо позвонить в лавочку и надиктовать Клинту на автоответчик дальнейшие указания.

— Да, позвони. А то ведь только завалимся спать — начнутся звонки.

Бобби еще раз поцеловал ее и подошел к телефону, висевшему возле холодильника. Набирая номер, он слышал, как Джулия идет по коридору, ведущему в комнату для стирки. Едва за ней закрылась дверь туалета, в трубке послышался голос:

— Вас приветствует агентство «Дакота и Дакота». В настоящее время никого…

Помощник Бобба и Джулии, Клинт Карагиозис, получил имя в честь киноактера Клинта Иствуда: его родители, греки, поселившиеся в Соединенных Штатах, сделались поклонниками Иствуда сразу после его первого появления на телеэкране. Клинт Карагиозис был неоценимым сотрудником: ему можно было доверить любое дело. Бобби по телефону в двух словах описал события в «Декодайне» и рассказал, как действовать дальше.

Повесив трубку, он пошел в общую комнату, включил проигрыватель и поставил компакт-диск Бенни Гудмена. Грянул «Стомп Кинга Портера». При первых же звуках мертвая комната ожила.

В кухне Бобби достал из холодильника банку эггнога[3] и два стакана. Эту банку он купил еще две недели назад к Новому году — они тогда встречали его вдвоем, по-семейному. Но банка с тех пор так и стояла в холодильнике неоткрытая. Бобби налил оба стакана до половины.

Он слышал, как Джулию в туалете тошнит. Хотя она уже часов десять ничего не ела, сейчас ее прямо выворачивало наизнанку. Долго же она крепилась: Бобби всю ночь боялся, что на нее вот-вот накатит приступ рвоты.

Из бара в обшей комнате он достал бутылку белого рома, щедро разбавил эггног и осторожно размешал ложечкой. За этим занятием его застала Джулия. Лицо у нее было совсем серое.

— Нет-нет, не нужно. Я пить не буду, — запротестовала она.

— Я лучше знаю, что тебе нужно. Я экстрасенс.

Угадал же я, что тебя после наших ночных приключений блевать потянет. Вот теперь и слушайся меня. Бобби подошел к мойке и сполоснул ложку.

— Нет, правда, Бобби, я не могу, — упиралась Джулия. Даже музыка Гудмена не помогла ей встряхнуться.

— Желудок успокоится. К тому же если ты сейчас не выпьешь, то потом не уснешь, — он взял Джулию за руку и повел ее в общую комнату. — Так и будешь ворочаться и терзаться из-за меня, из-за Томаса, — Томасом звали брата Джулии, — из-за всех на свете.

Они опустились на диван. Люстру Бобби не зажег.

В комнату падал только свет из кухни.

Джулия подобрала под себя ноги и, повернувшись к Бобби, попивала эггног. Глаза ее сияли мягким отраженным светом.

Комнату заливали звуки одной из самых пленительных песен Гудмена — «Твое нежное письмо». Пела Луиза Тобин.

Бобби и Джулия слушали. Наконец Джулия прервала молчание:

— Бобби, ты не думай, я сильная.

— Я знаю.

— Это только кажется, будто я надорвалась.

— Я так и понял.

— Меня мутит не из-за стрельбы, не из-за того типа, которого я сшибла «Тойотой». Даже не от мысли, что я чуть тебя не лишилась…

— Знаю, знаю. Все из-за того, как ты обошлась с Расмуссеном.

— Этот крысенок, конечно, мразь первостатейная, но даже с ним нельзя так поступать. Я совершила гнусность.

— А что тебе оставалось? Нам позарез надо было выяснить, на кого он работает. Иначе мы не раскрыли бы дело.