Гималаи говорят - страница 15

Все с удивлением смотрели, как отшельник, наполнив миску для подаяния, отправился восвояси. И тогда плотина материнской любви прорвалась. Несчастная женщина подбежала к отшельнику: «Я хочу хотя бы один раз увидеть моего ненаглядного сыночка. Окажи мне такую милость! Отшельник! Я распознала тебя! Ты — не тот, кому я дала жизнь! Ведь он — в первую очередь мой сын, а уже потом отшельник. Каким бы великим отшельником он не был, он не может забыть свою мать. Прошу тебя, окажи мне такую милость и пришли его ко мне хотя бы один единственный раз! Я знаю, что ты наделен удивительной силой. Мой сын будет развиваться рядом с тобой, он отвергнет мирские привязанности, отвергнет иллюзию и будет жить для всего человечества. Передай же ему мое благословение. А теперь, отшельник, иди! Благословенна эта земля, что ты по ней идешь. Мне тоже повезло в жизни, ведь я — мать. Иди, отшельник, и передай моему сыну, что материнская любовь всегда дает силы».

Отшельник положил ей на краешек сари горсть пепла и ушел. Мать приложила этот пепел ко лбу, к своему лицу. Ведь все в нашем мире — пепел, и в пепел обратится. Женщина засмеялась, счастливая. Удивительна доля отшельников — весь мир принадлежит им. Простые люди не могут надивиться на это чудо — ведь истинный йог, оставив родственников и друзей оплакивать его судьбу, может в мгновение ока перенестись в Гималайскую пещеру. Вот и тот отшельник оставил тело и перенесся в свое собственное. А я лишь наблюдал за всеми этими метаморфозами. Когда Хари Баба прикоснулся ко мне, я начал постепенно возвращаться в привычный для меня мир. Я услышал проникающий в самое сердце голос Торакхнатха Джи: «Теперь иди ко мне, ведь ты уже оставил все привязанности этого мира!»

Наконец мое сознание вернулось ко мне. Я смотрел на Бабу Торакхнатха в большом изумлении — в его руках была та самая миска для сбора подаяний, на плече висел мешок, в котором, казалось, собрались все заблуждения нашего мира. На губах святого играла легкая улыбка. Я, преисполненный почтения, постоянно склонялся перед ним в земных поклонах. Горакхнатх Баба наклонился и прижал меня к груди: «Сомнатх, я все сделал правильно. Ты сам все видел и все испытал на собственном опыте. Я пошел к твоей семье, вызвал родственные чувства, заставил твою мать смеяться и плакать. Твоих сестер заставил бить себя кулаками в грудь от отчаяния. Заставил братьев погрузиться в глубокие раздумья. Я посеял в этом сообществе невиданное прежде семя и попросил милостыню от твоего имени. Я был и ты был. Я растворился в тебе, а ты — во мне. Кто же был там на самом деле? Для того, чтобы погрузиться в мир единого, необходимо оставить двойственность. Мы можем соединиться с этим бренным миром, только порвав сети иллюзии, майи, в которых мы пребываем. То, что порвано однажды, уже не соединить. Нить не будет такой, как прежде, на ней появятся узелки. В одном месте ты сломался, в другом — соединился вновь. Это и значит — умереть, а умерев, получить новую жизнь. Тебя, как цветок, уже сорвали с ветки в саду этого мира. Теперь ты должен воссоединиться с самим собой. Это и есть истинная жизнь!»

Хари Баба начал готовить кашу — кхичри, а я вместе с Горакхнатхом Бабой отправился к реке. Мы шли по берегу, перебираясь через валуны, преодолевая крутые обрывы. Скоро показался свет. Через некоторое время мы оба оказались на открытой песчаной площадке. Здесь река особенно изгибалась, а свет все больше приближался. Мы медленно шли к свету. Мы увидели, что на песке лежала огромная змея, а вокруг нее горело множество светильников. Вокруг быстро распространялся дивный аромат, он был таким интенсивным, что казалось, мы оба скоро потеряем сознание. Когда змей делал вдох, то раздавался свистящий звук, под дыханием змея двигался песок. При виде нас, он засвистел еще сильнее, но его свист никак на нас не подействовал. Змей начал злиться, но ничего не мог поделать. Горакхнатх Джи говорил ему с улыбкой: «Ну, хватит уже, хватит, а то потушу твои светильники». От этих слов змей разозлился и засвистел еще сильнее. Тогда Баба, смеясь, прочертил в небе особую черту прямо над змеем. Как только он это сделал, змей немного успокоился, а три светильника вокруг него погасли. И в момент, когда погас светильник, что стоял у самой головы змея, тот совершенно затих. Мы оба ушли оттуда и уже через несколько минут подошли к хижине на берегу реки. В этой хижине при слабом свете курились благовония и лежала без сознания обнаженная девушка лет тринадцати. Приложив губы к ее женскому естеству, отшельник-агхор пил кровь неистово, как зверь. Его рот был красным от крови. Иногда он поднимал голову и осматривался по сторонам — его глаза метали молнии. Мы подошли ближе. Когда на него упала наша тень, он забеспокоился и, отскочив в сторону, схватил свой трезубец. Отшельник трясся от ярости. Но в его глазах можно было прочитать также и страх. Он начал беспокойно перемещаться по комнате. Горакхнатх Баба громко рассмеялся.