Гимн крови - страница 11

Расстроенные и сбитые с толку, они сделали, как ими было сказано.

В конце концов все знали, что Мона была любовью жизни Квинна до тех пор, пока обожаемая тетушка Куин, путешественница по всему миру и великая выдумщица, не убедила Квинна сопровождать ее в "самой последней" поездке по Европе, затянувшейся почему-то на три года, а когда он вернулся, Мона оказалась в Медицинском центре вне его досягаемости.

Потом Квинн был обращен, бесчестно и жестоко, и следующий год спрятал от него Мону за больничным стеклом, слишком слабую, чтобы она была в состоянии написать хотя бы записку или взглянуть на ежедневный подарок Квинна — букет цветов, и…

Но вернемся к беспокойно суетившимся слугам, которые размещали цветы по комнате.

Сама же изможденная девочка, — ей же только двадцать, конечно же, она девочка, — настолько ослабла, что не смогла самостоятельно подняться по закругленной лестнице и Нэш Пенфилд, галантный гувернер Квинна, слава Богу оказавшийся настоящим джентльменом, отнес ее наверх на руках и уложил на "цветочное ложе", как она назвала усыпанную цветами постель, и при этом дитя уверяло, что у роз нет шипов, и слабым прерывающимся голосом декламировала Шекспира:

"Молитесь, оставьте меня на брачном ложе, убранном цветами и покойном, и пусть мне приготовят могилу".

Как раз в этот момент тринадцатилетний Томми появился в дверях спальни и был так расстроен зрелищем, представшим его взору, а его боль от утраты тетушки Куин была еще так свежа, что он начал дрожать с головы до ног, а удрученный Нэш увел его прочь, в то время как Большая Рамона осталась причитать тоном, делающим честь ее драматическим талантам:

"Эта девочка умирает!"

На что маленькая рыжеволосая Офелия расхохоталась. Что еще? Да, она попросила принести ей баночку диетической газировки.

Жасмин решила, что малышка приготовилась отдать богу душу, к чему по сути и шло, но девочка сказала "Нет!" и заявила, что желает видеть Квинна и просила всех покинуть комнату, но когда примчалась Жасмин с пенящейся газировкой в стаканчике, из которого торчала изогнутая соломинка, оказалась не в силах это выпить.

Вы можете прожить в Америке всю жизнь, но никогда не увидеть смертного в таком состоянии.

Но в восемнадцатом веке, когда я родился, такие вещи никого не удивляли.

В мое время люди умирали от голода на улицах Парижа. Они умирали прямо на глазах.

Ситуация повторилась в девятнадцатом веке в Новом Орлеане, когда стали прибывать ирландцы. Можно было наблюдать толпы истощенных до последней степени попрошаек. Теперь же вам придется присоединиться к иностранной миссии или отправиться в больничную палату, чтобы увидеть людей, страдающих как Мона.

Большая Рамона заметила между прочим, что как раз в этой кровати умерла ее собственная дочь (маленькая Ида) и что эта кровать не подходит ослабшему ребенку, но Жасмин, ее внучка, велела ей заткнуться. Мона же начала смеяться так неистово, что стала захлебываться и сотрясаться, как в агонии. Но и это она сумела пережить.

Пока я находился на кладбище, просматривая чудную череду образов, рассказывавших о событиях в доме, я пришел к выводу, что Мона — нежнейшее существо ростом около пяти футов, созданное для утонченного образа жизни, рожденная стать настоящей красавицей, но кто-то отвратительным образом вовлек ее в чудовищный акт деторождения. Как именно? Оставалось для меня загадкой, вопреки всем моим способностям. В итоге ее вес не превышал семидесяти фунтов, а роскошная копна рыжих волос лишь жутким образом подчеркивала чахлость изможденного тела. Она была так опасно близка к смерти, что только воля помогала ей передвигаться.

Именно благодаря своей внутренней силе и колдовству — веский довод, применяемый ведьмами — смогла она раздобыть цветы и добиться максимального содействия, когда прибыла в дом.

Сейчас же, когда пришел Квинн, когда он был рядом, а героический замысел ее последних предсмертных часов осуществился, боль в суставах и внутренних органах победила ее.

Она ощущала жуткую боль даже кожей. И то, что она сидела в окружении прекрасных цветов, было для нее пыткой.