Гимн настоящей стерве, или Я у себя одна - страница 64

Необратимостью греха поражен и раздавлен гибсоновский Иуда. Он присутствует на экране всего-то первые минут пятнадцать — двадцать, однако этого достаточно, чтобы понять: Иуда действительно не ведал, что творил. Он предавал не просто сильного — Всесильного. Того, Кто мизинцем шевельнет — и горы двинутся на Его гонителей, земля разверзнется, их поглощая. Предавать сильных легко. Предать Всесильного — вроде и вообще не предательство. В голову не приходит, что сильные никогда не пользуются своей мощью. В этом их главная сила.

Режиссерская рука внезапно выхватывает тебя из зала и втягивает внутрь. Меня, распластанную в пыли Магдалину, побивают камнями. Мне в лицо летит мешочек с тридцатью сребрениками. Летит медленно — этих секунд хватит, чтобы вспомнить, сколько раз я, лично я предавала и продавала Христа сегодня. Хотя бы сегодня. Потому что мы все, нет, «мы все» — слишком успокоительно, именно я предаю Его по нескольку раз на день.

Когда все закончится, я взгляну на Голгофу сверху, и из моих глаз упадет в белую пыль жгучая слеза Отца.

Иногда камера становится взглядом Христа, и ты следишь за плывущим маревом вокруг Его глазами. Вот как это видится оттуда. Хочешь на Его место? Хочешь попробовать?

Фильм Гибсона смотришь отчасти так, как первоклашки смотрели «Чапаева», — яростно болея за «наших». Когда раздаются разумные протестующие голоса в синедрионе, когда Пилат выводит Христа к народу со словами: «Никакой вины не нахожу в нем», и порочно-приторный полудурок Ирод со смехом отказывается судить Галилеянина, и уголовник Варавва, конечно, не ждет для себя пощады, — ты вопреки всему надеешься, что все обойдется. Такова дурацкая человеческая наивность. Только Он знает, что ничего не обойдется, что продуман распорядок действий и неотвратим конец пути. Потому что, если обойдется, то ничего и не будет. А все, кто важничает своими главными ролями — Пилат или Каиафа — на самом деле лишь третьи подползающие в пятом составе. Впрочем, это уже, конечно, моя собственная мысль. Опять, увы, не очень христианская…

35-летний Джеймс Кэвизел прелестен. Я имею в виду те минутные ретроспекции, которыми Гибсон великодушно прерывает течение «Страстей…», чтобы зритель не задохнулся от горя. Иисус — красивый, улыбчивый парень, собственным весом испытывает прочность только что сколоченного стола… Иисус невыразимо обаятельный, простой, мужественный и нежный, дает заповедь: «Любите врагов своих», и если ее трудно выполнить, то поверить Ему не стоит никакого труда. К Нему тянешься всем сердцем.

Я благодарна Гибсону за то, что лично меня он нагрузил болью, в которой так нуждаешься на Страстной неделе и которую просто неоткуда черпать, кроме твоих собственных внутренних источников. Что значит сегодня — быть христианкой? Стоять в платке со свечкой? Унизительная малость. Держать пост? Для этого нужно уловить связь между душой и котлетой, что мне никак не удается. Возлюбить врагов — бремя неподъемное. Да ладно врагов — вот этих всех, которые мешают, достают, подрезают… Пока мимо. Не получается пока. Спасибо Гибсону за то, что он ткнул меня носом во все, что у меня не получается.

Я очень боялась, что в «Страстях Христовых» не будет Воскресения. Говорили ведь: последние двенадцать часов земной жизни Христа. Оказалось — двенадцать часов страстей и еще те несколько минут, когда отвалился огромный камень, и под теплым ветром заколыхалась сброшенная плащаница. Христос воскрес.

Воистину воскрес.

_____

Иногда женщина, которая пишет, устает. Иногда, по-видимому, устают и те, кто читает… Вы добрались до середины книги? Спасибо. Сейчас мы возвратимся на столбовую дорогу, но, поверьте, «налево» сходили не по причине пустого авторского тщеславия.

Среди вещей и явлений, без которых мое существование попусту изнуряет тело и душу, числятся не только кофе (хотя бы раз в день), море (хотя бы раз в полгода), состояние влюбленности (круглогодично, круглосуточно, без пауз) и книги — или просто возможность бегать глазами по печатным строчкам (круглосуточно с перерывом на сон). Но также — создание этих самых строчек, когда сливаются в экстазе мозги и клавиатура.