Гладиаторы - страница 5

— Все вы, сторонние люди, публика, воображаете, будто арена — это золотая жила, — продолжает Лентул с горькой усмешкой. — Так приготовься, я тебя удивлю. Если заниматься нашим делом добросовестно, прибыль составит не больше десяти процентов в год. Иногда я даже спрашиваю себя, почему бы не вложить деньги в землю и не заняться сельским хозяйством. Ведь даже самое захудалое поле приносит свои шесть процентов годовых…

Апроний уже расстался с надеждой на бесплатный билетик, но чувствует, что от него ждут слов утешения.

— Не сомневаюсь, — выдавливает он, — вы сумеете возместить эту потерю — пятьдесят с чем-то человек.

— Семьдесят! — сердито поправляет его сосед. — Причем самых лучших! Взять хоть галла Крикса, учителя гладиаторов: ты наверняка видал его за работой. Мрачный с виду, тяжеловесный, с головой тюленя, с медленными, но опасными движениями. Чистый убыток! А Каст? Маленький, верткий, хитрый, как шакал. И другие не хуже: хоть гигант Урс, хоть Спартак — спокойный, умеет нравиться, не снимает с плеч шкуру зверя. Или Эномай, многообещающий дебютант… И другие этим под стать. Уверяю тебя, материал первоклассный, любо-дорого было глядеть!

Это уже не ворчанье, а настоящая эпитафия, слезы по утраченным родным людям.

— Теперь мне придется на пятьдесят процентов сократить входную плату. А ведь я уже раздал сотни бесплатных пропусков!

Апроний торопится свернуть в общефилософскую колею и делится собственным соображением: странно, как гладиаторы мирятся со своей участью, жизнью от представления до представления, в вечной тени смерти? Лично ему, Апронию, нелегко представить себя в их шкуре.

Лентул улыбается: к этому вопросу он всегда готов.

— Все дело в привычке. Ты чиновник, тебе не понять, как быстро люди осваиваются с самыми невероятными условиями существования. Это как на войне; к тому же все мы каждый день ходим под судьбой. А у этих крыша над головой, обильная здоровая пища… Да им куда лучше, чем мне: меня придавливает к земле непосильная ноша ответственности, каждодневных забот. Поверь, иногда я даже завидую своим подопечным.

Апроний подтверждает кивком, что в гладиаторской жизни действительно есть свои плюсы.

— Но, видишь ли, человек никогда не бывает удовлетворен, такова уж его натура. — Лентул разошелся. — Перед каждым выходом на арену мои люди проявляют недовольство, ведут разные глупые разговоры. В этот раз до них каким-то образом дошло, что я, подчинившись публике, был вынужден выгнать выживавших в последнем человеческом бою на схватку со зверями. Разумеется, им это не понравилось. Последовали неприятные сцены, а этой ночью, пока еще непонятно, каким образом, произошло то, о чем тебе уже известно…

Конечно, он, Лентул Батуат, — лицо заинтересованное, но даже он разделяет до некоторой степени возмущение своих людей. Нравы публики печалят его еще больше, чем убытки. Взять хотя бы недавно появившееся суеверие, что свежепролитая гладиаторская кровь — якобы хорошее лекарство от некоторых женских недомоганий. Лучше не повторять самому и не огорчать слушателя описанием возмутительных сцен, разворачивающихся теперь на арене… Все эти невзгоды подорвали его, Лентула, здоровье, так что его уже тошнит от одного слова «кровь», а врачи всерьез рекомендует ему как можно скорее побывать на водах в Байе или Помпеях.

Лентул вздыхает и завершает описание своих печалей обреченным жестом, который можно понять и как признание бесполезности его потуг в окружении дельфинов, и как приговор печальному состоянию дел вокруг.

Апроний окончательно приходит к выводу, что нынче из этого человека ничего не выжмешь. Он разочарованно поднимается с мраморного сидения, приводит в порядок складки тоги и степенно прощается. За ужином во все той же таверне «Волки-близнецы» он озабочен и молчалив, даже забывает проследить, чтобы вымыли его персональную миску.

Домой он бредет в сумерках, уже начавших окутывать узкие кривые улочки Оскского квартала. Его не покидает грустная мысль о том, что надежда на бесплатный билетик не сбылась. Он тяжело поднимается по узкой лестнице в свое жилище. Семнадцать лет безупречной службы — а что толку? Все равно для него недоступен праздник жизни, да что там праздник — даже крошки со стола веселящихся!