Глас Византии: Византийское церковное пение как неотъемлемая часть православного предания - страница 6

Повторение встречается и там, где живописцу, на самом деле, было очень легко его избежать. Но он шёл на повторение сознательно, ощущая потребность повторить именно этот образ, а вовсе не потому, что художнику не хватало изобретательности.

В произведениях византийского искусства нет даже намёка на то, чтобы передавать узко бытовой план бытия, что часто встречается в искусстве многих народов. Задача византийской живописи — символически отразить состояние человека в наиболее священные и наиболее важные моменты его духовной жизни. Какое бы действие ни производил изображаемый на византийской иконе святой, его внимание всегда направлено к Богу, а каждый жест — это «воздеяние рук» к Нему.

Но вот что удивительно: встречающийся на каждом шагу в византийском искусстве символизм не делает это искусство сухим и холодным. Напротив, вместе со всей своей «недоведомой» богословско-догматической глубиной, оно — прохладнейший «источник воды живой».

Византийская живопись вневременная и всечеловеческая. Поэтому с годами она не только не стареет, но всё более и более молодеет. Византийское искусство вечно, как и Евангелие, от которого оно берёт начало…

Сердце простое мудрее, чем сердца разумных. В нём нет лукавых пожеланий. Оно упокоевается в надежде на Бога: «Научитесь не от человека, не от ангела, не от скрижали, но от Меня». Мы не понимаем творений людей смиренных и сокрушенных духом, потому что сердце наше не «право», но лукаво. Мы ищем в них наше собственное тщеславие, а не присущую им по–настоящему «простоту сердца».

Но как мы можем войти в этот мир с грузом собственного эгоизма; в этот мир, противный миру вещества и плоти, в мир, в котором блаженны нищие духом, кроткие сердцем и уничиженные, в который входят «младенствующие злобою»? В этом мире нет ни места, ни времени, но «новое небо и новая земля». Там упраздняется царство рационализма и господствует чудное и неизглаголанное. В простоте православной души есть особая духовность, неизвестная западным живописцам, людям, привязанным к материальному миру и рационализму. Те из нас, кто не имеет достаточного внутреннего благочестия, смущается простотой этого искусства, так же как философы смущаются простотой Евангелия…

Как могут западные живописцы в своём глупом тщеславии передать дух Евангелия, столь простого, столь смиренного, столь нетеатрального? Разве есть что‑то схожее с духом Евангелия в этих «операх на холсте»?

Православная иконопись изображает любую сцену из жизни Христа не только в соответствии с буквой, но и с духом Евангелия. Изображает строго, сдержанно, священно, внутренне, духовно–величественно. Не как зрелище, но как таинство. Поэтому есть только одна живопись, которая «подходит» христианству, соответствует ему и может передать внутреннюю сущность Евангелия — это византийская иконопись, или, другими словами, художественное литургическое искусство Востока.

Всё сказанное выше о византийской живописи справедливо и для византийского церковного пения.