Главный калибр - страница 43

— Помню, тут один офицер все беспокоился, что ему во Владивостоке делать нечего, а начальство не знает, куда кого ставить. А кто бы тут последний выстрел в этой войне произвел?.. Ну, поздравляю, — другим тоном промолвил он, пожимая, в свою очередь, руку капитана. — От всей души поздравляю.

Медаль, на которой выбиты зубчатые стены Кремля. Ленточка с полосками, алыми, как знамя победы, и светло–зелеными, как подмосковные поля. Этой медалью Родина наградила тех, кто в годы Великой Отечественной войны бился с гитлеровцами на подступах к столице, и тех, кто оборонял Москву своим трудом. Каждый отдавал для зашиты столицы все, что мог.

…Памятной осенью 1941 года шестьсот тысяч москвичей вышли на строительство оборонительных рубежей.

Мы рыли рвы, окопы, делали заграждения против танков. Это была очень тяжелая работа. Все время моросил холодный осенний до>Кдь. Глина стала липкой, как тесто, и упругой, как резина. В ней было много камней. Лопата натыкалась на них со звоном и скрежетом, сворачивалась набок и вырывалась из рук, как живая. Когда, наконец, удавалось отделить тяжелый и мокрый ком, он пиявкой присасывался к лопате. Сбросить его было очень трудно.

Противотанковый ров рыли глубиной в три с половиной метра, а рядом насыпали вал. На эту высоту и приходилось бросать землю. На дне рва скапливалась вода. Она доходила до колен. Сверху за воротник падали капли нудного, как зубная боль, осеннего дождя. Мокрую, чавкающую глину мы бросали вверх, и желтая жижа стекала по древку лопаты за рукава.

Среди нас были художники, переводчики, музыканты, уборщицы, машинистки, были даже балерины. Среди нас были люди всех профессий, но меньше всего тех, кто привык к тяжелому физическому труду. Бывало, иногда кто‑нибудь вскрикивал, роняя лопату. Человек стоял, ловя ртом воздух, не в силах пошевелиться. Тело сводила судорога.

Я испытал это на себе. В спину точно вонзался шприц с холодной булькающей жидкостью. Она стреляла вдоль хребта жгучей огненной струей, не давая вздохнуть. Тогда человека укладывали на траву, растирали. Он отлеживался и опять брался за работу.

Но отдыхать никто не хотел: фашисты были близко, и мы строили укрепления, чтобы помочь армии задержать и отбросить врага. .

С фронта приходили вести одна хуже другой. Наши войска отступали.

Как‑то возле нас остановился мотоциклист. От утомления лицо его было темное, точно закопченное. Спросил, как короче проехать до Москвы, жадно пил воду.

— Ну, как на фронте?

— Плохо.

— Как плохо?

— Фронт прорван.

— А наши что?

— Дерутся, — просто ответил он, недоумевая, как же может быть иначе.

Мы переглянулись и снова взялись за лопаты.

Сперва на работе каждый позволял себе передышку, когда кому вздумается. Потом ввели систему: через каждый час — десять минут отдыха. Это бывали блаженные минуты.

После отдыха лопаты и кирки казались еще тяжелее. Все тело было, как деревянное. Ныли ноги, руки, спина. Ладони вспухали. Идя на ночлег, мы еле волочили ноги.

Возле избы, в которой ночевала наша бригада, долгое время стояла батарея тяжелых зенитных орудий. По ночам она часто открывала огонь. От залпов изба ходила ходуном. Но мы спали, как ни в чем не бывало. Разбудить нас было трудно даже пушкам.

И все‑таки люди подымались до рассвета. Чтобы подбодриться, идя на работу, мы пели. Сперва пели что придется, потом сочинили «Марш трудового фронта». Музыканты, бывшие среди нас, подобрали музыку на мотив «Риего» — марша испанских повстанцев. Марш всем понравился. Слова его запомнились на всю жизнь:

Особенно дружно подхватывали припев:

Наша бригада носила номер первый. Поэтому она первой выходила на работу и первой запевала. За нами вытягивались из села остальные. Мы же несли красное знамя, полученное батальоном.