Главный врач - страница 15

— Одну минуточку, Алексей Платонович: мне надо поговорить с хозяином… Между прочим, порядочная сволочь.

Он ушел в соседнюю комнату и вскоре вернулся в шапке-ушанке и короткой солдатской шинели, затягивая на ходу ремень. Потом захватил баян и подошел к Алексею.

— Когда поезд?

Алексей посмотрел на часы.

— Через полтора часа.

— Этого хватит, чтобы собраться.

— Очень хорошо, — сказал Корепанов. — Вдвоем в пути — всегда веселее.

Когда Алексей вернулся из Киева, города было не узнать. Его припорошило снегом, и потому все — и дома, и деревья, и скверики — все, все выглядело как-то по-иному — чище, торжественней. Даже развалины и те не бросались в глаза.

Алексей устроил Стельмаха в гостинице и, заскочив в здравотдел, направился в больницу.

Ульян Денисович представил ему завхоза, коренастого человека в добротном чуть повыше колен полушубке и смушковой шапке. Голова его и формой своей, и кирпично-красным цветом лица напоминала большую луковицу. Вот почему Алексей не смог удержаться от улыбки, когда завхоз протянул ему свою короткую с толстыми пальцами руку и отрекомендовался смешным, срывающимся на фальцет голосом:

— Цыбуля.

— Тот самый знаменитый Гервасий Саввич? — спросил Коваля Корепанов.

— Тот самый, — подтвердил Ульян Денисович.

Цыбуля посмотрел на Корепанова, откашлялся и спросил, обращаясь не то к новому начальнику, не то к Ульяну Денисовичу:

— Значит, опять собрание собирать будем, чи как?

Алексей сказал, что хочет сначала посмотреть больницу. Ульян Денисович глянул на часы, замялся: у него сейчас прием в поликлинике, так что…

— А мне все Гервасий Саввич покажет, — сказал Корепанов. — Меня прежде всего хозяйство интересует. А ведь по хозяйству он главный? Не так ли?

— Именно так! — сказал Ульян Денисович.

Цыбуля удовлетворенно потер свой гладко выбритый подбородок и расплылся в довольной улыбке.

Больница была велика. Ее корпуса занимали целый квартал. Говорили, что у немцев тут размещалось более двух тысяч раненых, а сейчас работает всего три отделения общей сложностью на сто коек — инфекционное, куда госпитализировали преимущественно тифозных, туберкулезное, где больше умирали, чем выздоравливали, и небольшое кожно-венерическое.

Несколько зданий, расположенных в глубине двора, были взорваны и превращены в груды щебня. Северный двухэтажный флигель стоял полуразрушенный. Остались только стены, лестницы да балки от потолочных перекрытий — ни крыши, ни оконных переплетов, ни полов…

Они пошли смотреть отделения.

В инфекционном и туберкулезном было чисто и тихо.

В кожно-венерическом тоже было чисто, но шумно. Группа парней сидела в коридоре у столика и «резалась в козла».

— Почему так громко? — спросил Корепанов.

— Греемся, — ответил крепкий чернобровый парень в распахнутом — поверх гимнастерки — больничном халате и ухарски сбитой набекрень шапке-ушанке.

Он покосился на Корепанова озорными глазами, потом отвернулся, как ни в чем не бывало выбрал нужную кость и громко стукнул ею по столу.

Гервасий Саввич кивнул на него и сказал:

— Это Никишин. Бузотер.

Никишин сверкнул в его сторону глазами, подождал, пока все поставили кости, потом опять изо всей силы ударил своей по столу.

— А может быть, вы все же прекратите? — спросил Корепанов.

— А вы кто такой будете? — вызывающе посмотрел на него Никишин. — Новый начальник?

— Да, — спокойно ответил Корепанов. — Главный врач.

— Встать! — вдруг, скомандовал Никишин, обращаясь к игрокам, и сам первый вскочил. Принялся оправлять халат. Остальные тоже встали. Особенно резко поднялся тот, что сидел рядом, — плоскогрудый, с франтоватыми усиками на остром лице.

— Вот вас мне и нужно, — сказал Никишин, обращаясь к Алексею, и шагнул ближе. — Имею жалобу.

— Что ж, выкладывайте!.. — улыбнулся Корепанов. Этот парень ему понравился: было в нем что-то лихое, бесшабашное, фронтовое. Над левым карманом гимнастерки красовались три медали. Одна — «За партизанскую славу».

— В палате холодно, товарищ начальник, — громко заявил Никишин.

— Почему холодно? — обернулся Корепанов к завхозу.

Цыбуля крутнул головой и улыбнулся.

— Угля отпускаем по норме, — сказал он. — Десять кило на печку. Так разве ж это уголь? Только и того, что называется уголь. Девки его в печь, а он сквозь колосники — в поддувало.