Глаз Лобенгулы - страница 4

Солнечный мячик появился из-за зубчатой горной гряды ровно в ту минуту, когда я, подрагивая от утреннего ветерка, зашел в море почти по пояс. Неожиданно какое-то яркое пятно, буквально огнем полыхнувшее в свете первых лучей в середине бухты, привлекло мое внимание. Я вгляделся пристальнее и примерно в километре от линии буйков различил необычной формы яхту, над которой реял узкий алый парус. Зрелище оказалось столь восхитительным, что мне как бывшему инженеру тут же захотелось осмотреть это чудо техники подробнее. Вспомнив юношеские спортивные навыки, я активно заработал руками и ногами и уже минут через двадцать подплыл к неподвижно стоящей на рейде яхте почти вплотную. В мои планы входило лишь полюбоваться ею и тут же повернуть обратно, однако… Однако я увидел вдруг рыжеватую мужскую голову, взирающую на меня сверху с явным изумлением.

— Доброе утро! — дружелюбно поприветствовал я незнакомца по-английски, благо хорошо помнил язык еще со школьно-институтских времен.

— Доброе, доброе… — несколько ошарашенно откликнулся тот, приняв меня, видимо, за пирата-одиночку.

По необычному выговору я понял, что английский — не родной язык рыжего джентльмена.

— Вот, увидел с берега вашу замечательную яхту и решил рассмотреть поближе, — как бы слегка оправдываясь, продолжил я.

Похвалить яхту яхтсмена — всё равно что похвалить собаку заядлого собачника или машину фаната-автолюбителя. Рыжеволосый немедленно расплылся в довольной улыбке.

— Не желаете ли выпить чаю или кофе? — галантно поинтересовался он, сопровождая свой вопрос приглашающим жестом.

— Спасибо, сэр. К сожалению, я… м-м-м… слегка мокрый, поэтому не могу принять ваше любезное предложение.

Владелец судна был явно потрясен моей деликатностью. Навалившись объемистым животом на борт, он несколько растерянно спросил:

— Вы, простите, не немец?

— О, нет, я из Москвы, из России! — с улыбкой отрапортовал я и, давно заметив безжизненно болтающийся на кормовом флагштоке зеленовато-полосатый флаг, поинтересовался в свою очередь, к какому государству приписано его судно.

— Я прибыл из Южной Африки, — гордо ответствовал рыжеволосый, — живу в окрестностях Йоханнесбурга. Город Литлтаун, может быть, слышали?

Спешно припомнив всё, что когда-либо читал о Южной Африке, я закивал в ответ с таким видом, будто всю свою жизнь питал самые нежные чувства к стране расовой дискриминации и жесточайшего апартеида. Перекинувшись с яхтсменом еще парой учтивых фраз, я вежливо откланялся и поплыл в сторону берега. Тогда я еще не знал, что наша мимолетная встреча будет иметь далеко идущее продолжение.

Обсохнув, переодевшись и вернувшись в отель, я нашел жену всё еще спящей.

— Раечка, — осторожно тронул я ее за плечо, — радость моя, пора вставать.

— Отстань, — недовольно буркнула она, натягивая одеяло на голову, — рано еще!

— Завтрак пропустим! — не отставал я.

— Сам его ешь, завтрак этот, — донеслось из глубины тряпичного кома, — я не хочу…

С Раисой не поспоришь. Сам, так сам. К тому же после столь энергичного утреннего заплыва аппетит мой сильно разыгрался.

Спустившись в холл, я вышел на открытую веранду, защищенную от уже вовсю палящего солнца раздвижными полосатыми маркизами. Именно здесь постояльцам «Чубука» предлагался так называемый «шведский стол», хотя с настоящим его роднило лишь наличие сразу двух сортов оливок: черных и зеленых. В целом же отелевский ассортимент был до одури однообразен: вареное яйцо, нарезанная ломтиками брынза (я ее с детства ненавидел), мелко накрошенный помидор да порционные упаковки масла и джема.

Разумеется, подавался еще белый хлеб (по-местному — «эк-мек»), но брать его столько, сколько захочешь, почему-то не позволялось. Сегодня эк-мек разносил по столам тот же сотрудник, который накануне нес дежурство за администраторской стойкой и которого рано утром я застал спящим там же, в холле. Парень выглядел невыспавшимся и вялым, поэтому пришлось несколько раз выкрикнуть заветное слово «эк-мек», прежде чем он наконец меня заметил и поделился столь необходимым русскому человеку продуктом. Как обычно, незамедлительно появился и мой проголодавшийся за ночь друг Худик — серый, глазастый и на удивление тощий котенок.