Глубокий рейд. Записки танкиста - страница 5

«Все же некоторых придется заменить», — думал я. В то же время было ясно, что предстоит немало трудностей: командиры других подразделений с большой неохотой будут отдавать своих людей.

— О чем задумался? — заботливо спросил меня незаметно подошедший замполит Кудряшов.

— Вот хорошо, что ты здесь, Иван Федорович, — обрадованно сказал я, — мне надо с тобой посоветоваться.

— Пойдем, потолкуем. В землянке сейчас свободно, все работают на машинах.

Мы вошли и сели у печки. Я рассказал своему замполиту, что думаю в основном весь личный состав роты взять в рейд, заменив минимальное число людей. Иван Федорович одобрил мою мысль. Потом стали обсуждать, кого же следует заменить.

— Ты, Иван Федорович, — сказал я, — людей наших знаешь лучше, так подскажи. Вот Кирсанов, например… Хотя и опытный танкист, а мне кажется, он для нашего рейда не годится. Замкнутый какой-то, угрюмый. Не пойму я, что у него в голове. Вообще-то упрекнуть его не в чем, он исполнителен, но делает все так, словно повинность отбывает.

— Да, да… — задумчиво попыхивая цыгаркой, как бы соглашаясь со мной, ответил замполит. — А еще кто вызывает у тебя сомнение?

Я назвал человек шесть, уже не объясняя причин своего недовольства ими.

Кудряшов взял стоявший возле печки погнутый железный прут и стал шевелить им раскаленные угли. На его лицо падал красноватый отблеск огня, отчего отчетливей и резче выделялись морщины на высоком лбу и в углах губ. Покрасневшие от бессонницы глаза лихорадочно блестели. Только сейчас я заметил, насколько сильно устал этот человек. Он достал свой кожаный портсигар и протянул его мне. Курить не хотелось, и я отказался. Кудряшов свернул цыгарку и, затянувшись, сказал:

— Ты мне назвал семерых, которых заменить собираешься. И, пожалуй, о четырех из них я с тобой спорить не стану. Но троих ты забраковал ошибочно. Особенно несправедливым считаю твое отношение к Кирсанову.

Кудряшов рассказал о том, что произошло с Кирсановым незадолго перед тем, как я принял роту. Кирсанов всегда был на хорошем счету. Но однажды он получил анонимку. Один подлец написал ему из тыла, что будто бы его невеста, трактористка Наташа, ведет себя плохо. В тот же день Кирсанов самовольно ушел в деревню и напился там до потери сознания. Его должны были отдать под суд, но приказ о выступлении на передовую заставил решение вопроса о проступке солдата отложить.

В бою Кирсанов вел себя самоотверженно.

Позже выяснилось, что клеветник сводил счеты со знатной трактористкой за критику. Кудряшов рассказал, как ему удалось разоблачить мерзавца, оболгавшего невесту Кирсанова, как он позаботился о том, чтобы Кирсанов был прощен.

— Правда, товарищи по роте продолжали еще подшучивать, называя его «залей-горюшко», но Кирсанов на это не обижался, — продолжал Кудряшов. — Я все больше и больше присматривался к нему и пришел к убеждению, что кажущаяся угрюмость Кирсанова не что иное, как досада на самого себя за проступок, вызванный недоверием к своей любимой. Он человек думающий, рассудительный и прямой. За него можешь не беспокоиться.

— Ладно, — сказал я.

Так же убедительно отстоял замполит и еще двух солдат. Было приятно, что мои опасения оказались необоснованными. «Вот ведь, — подумал я, — увлекаясь заботой о боевых делах и техническом оснащении, мы, командиры, иной раз мало думаем о солдатах, о самом денном, что нам доверено Родиной».

— Ну, что ж, раз мы с тобой повели разговор о людях, — сказал я, — то не мешает нам вспомнить о Семенове.

Повар по профессии, он во время войны стал механиком-водителем и в начале 1942 года прибыл с маршевой ротой в нашу бригаду. Практику вождения имел небольшую, как все те, кто приобретал ее на маршах по пути к фронту. После прибытия в бригаду он вскоре был взят из экипажа и поставлен орудовать на солдатской кухне. Это случилось в тот день, когда в бою с прорвавшимися к штабу гитлеровцами погиб повар Жмытько.

Получив новую должность, Семенов явился в экипаж с подозрительно осоловевшими глазами и, обняв своего друга башнера Алимова, жаловался ему:

— Жизнь, Геша, как котелок, дала трещину. В чем я, скажи мне по-дружески, провинился? В чем? А? Молчишь! То-то… Все вы друзья до черного дня.