Глубокий тыл - страница 25

Тут увидела Анна и своих слесарей.

— Долго сны смотришь, товарищ начальник! — не без насмешки приветствовали они ее.

— А у меня кошмар был. Грезилось, будто опять с вами работать придется, — в тон им ответила Анна, пожимая черные, уже замасленные руки. — Ну что, как тут? Разглядели?

— Да вроде ничего… Станки-то целы и моторы тоже. Керосинцем пообтереть, перебрать, и хоть запускай. Если до того крыша на голову не сядет.

— Крыша?

— Ну да, Гитлер гостинцы оставил… Вон солдатики из-под упоров выволакивают… Мины какие-то замедленные.

В углу бродили несколько красноармейцев, водя перед собой приборами, напоминавшими ухваты. Изголодавшиеся по работе люди не обращали на них внимания, спокойно ходили мимо странных предметов, похожих на металлические шкатулки, аккуратными кучками сложенные возле стен.

— Похоже, Анна Степановна, что Гитлер сюда и не заходил: все как было, так на местах и осталось… Только вот гостинцы на прощанье сунули.

И в самом деле, даже спецодежда еще висела в шкафах. Подобрав себе ватник и стеганые штаны и разом превратившись в толстого курносого смазливого мальчишку-подростка, неведомо зачем повязавшегося платком, Анна тут же взялась за дело. Действовала она, как всегда, деловито, точно, работала не разгибая спины, но воспоминания, разбуженные необычным видом цеха, как бы передавали ее одно другому…

…Вот станок «1005». Памятный номер. Когда-то комсомолкой Анна работала на этом гнезде. Здесь, у этого станка, она познакомилась с Георгием Узоровым, с Жорой, который потом стал ее мужем. И как познакомилась! Она, бригадир молодежного комплекта, довольно известная уже на фабрике ударница, вот тут настигла застенчивого техника-хронометражиста и принялась бранить его за путаницу с нормами. Техник краснел, нетерпеливо осматривался по сторонам, стараясь поскорей отделаться от бойкой ткачихи. Потом рассердился, поднял на нее взгляд, увидел задорное, раскрасневшееся в гневе лицо и вдруг смолк, улыбаясь и, должно быть, ничего уже не слушая. Заметив, что зеленые глаза хронометражиста смотрят на нее с восхищением, девушка тоже смолкла. Неугомонный вожак непобедимого девичьего комплекта густо покраснел и опустил взор. Тихие, не понимая, что с ними случилось, разошлись молодые люди каждый по своим делам, и этот обычный, не суливший ничего интересного день стал очень важным в их жизни.

С тех пор юная ткачиха, склоняясь к станкам, частенько чувствовала на себе взгляд зеленых глаз. Она ловила его и на комсомольских собраниях и в молодежном клубе, где проводили вечера, а иногда и где-нибудь в коридоре. Подружки заметили, что с некоторых пор веселый их бригадир, готовый всегда после смены и спеть и сплясать где-нибудь в скверике перед фабрикой, стал задумчив, забывчив в делах. Долго обменивались молодые люди взглядами, стесняясь и сторонясь друг друга, пока однажды поток смены не стиснул их в дверях проходной и нормировщик, оберегая молоденькую ткачиху, свирепо работая локтями, не вывел ее бережно во двор. Они пошли вместе, а через год, в весеннюю ночь, Анна, вернувшись домой под утро, сообщила родителям, что выходит замуж.

Свадьбу праздновали в молодежном клубе. Это было в те дни новшеством. Вместо церковного богослужения звучали речи. Вместо всего, что извечно стоит на свадебных столах, тут был чай с печеньем да пирожные. Степан Михайлович и его сват Александр Узоров, тоже раклист, извлекшие по такому случаю из сундуков старые, еще холодовских времен, шевиотовые тройки, сидя рядом и отчаянно благоухая нафталином, брюзжали: что это за свадьба без попа, без колец, без водки и хорошего закуса? Что же, «горько» под чай кричать, что ли?

Впрочем, молодые пропагандисты нового быта поняли, что тут они перехватили. По очереди выходили они из-за строгого стола, кто за расческой, кто за носовым платком, кто просто освежиться, дохнуть воздуха и возвращались, отирая губы, раскрасневшиеся, с оживившимися глазами. Зачем-то раз-другой вызвали и стариков. И после того, как в заключение дирекция фабрики преподнесла молодоженам электрический чайник, фабком — комплект столового белья, комсомол — чернильный прибор величиною с надгробный памятник, а клуб, учитывая любовь молодой к народной пляске, — русский вышитый костюм, — все встало на место: и оркестр гремел, и пели песни, и плясали до упаду, как это умеют текстильщики. Под конец, помахивая платочками и выкрикивая развеселые страдания, пошла в круг и сама Варвара Алексеевна. Кричали «горько», молодые, краснея, целовались. К концу свадьбы кое-кто уже спал за столом. Даже старики остались бы довольны, если бы молодые не отказались регистрировать брак, заявив, что главное теперь между супругами — доверие и самостоятельность, и не сохранили бы в подтверждение этого решения свои прежние фамилии: она — Калинина, он — Узоров…