Гнёт. Книга вторая. В битве великой - страница 14

— Братец, бы больную или роженицу привезли?

— Дочку привёз, сестрица. Вот мать всё расскажет…

Женщина понимающе кивнула головой и, указывая на следующую дверь, проговорила:

— Вот к тому крыльцу подъезжайте. Сейчас придёт доктор… Да вот и она!

Арип оглянулся. В ворота въехала маленькой пролётка. Сытая рыжая лошадь не спеша, повинуясь руке кучера, свернула под навес и остановилась. С пролётки сошла статная женщина лет сорока, и тёмной юбке, и светлом шёлковом лифе с пышными рукавами, на голове у неё была маленькая круглая шляпка.

Несмотря на некоторую полноту, легко ступая, она подошла к арбе.

— Что тут, Фатима? Роды?

Акушерка, уже переговорившая с Хасият, объяснила:

— Первые роды, два дня мучается.

Молодая женщина откинула с лица чачван и страдающими глазами смотрела на врача.

Мария Ивановна положила ей на лоб руку, погладила по волосам и ласково сказала:

— Всё будет хорошо, потерпи немного.

Видимо, тряска на арбе и волнение сделали своё дело, роды начались часа через три. Мария Ивановна, надев широкий белый передник и повязав голову косынкой, хлопотала около роженицы. Она сумела сделать нужный поворот, ребёнок вышел головкой, но был синим и безмолвным. Очевидно, старания повитух, их "массаж" привели новорождённого в состояние, подобное смерти. Заметив на шее ребёнка петлю пуповины, она размотала её и распорядилась:

— Горячей воды!

Сиделка бросилась выполнять распоряжение.

— Фатима, займитесь матерью, дайте ей рюмку портвейна. Я постараюсь вернуть к жизни ребёнка. Чудесный мальчишка!

В течение часа Мария Ивановна настойчиво боролась за жизнь этого крошки. Наконец она заметила признаки жизни и удвоила свои старания. И вот слабый писк прозвучал в комнате. Услышав его, Малахат счастливо улыбнулась. Передав ребёнка на попечение Фатимы, врач подошла к матери. Та взяла обеими руками крупную, ещё влажную от воды руку и прильнула к ней губами.

— Марьванна… джан… Рахмат![11]

Хасият, сидевшая на полу возле кровати, подтянулась ближе, со слезами обняла колени женщины, спасшей ей дочь и внука.

— Усни, Малахат, а потом покормишь ребёнка, — сказала Шишова, забыв, что узбечки её не могут понять.

Подошедшая Фатима перевела слова врача и показала женщинам малютку.

Мария Ивановна внезапно почувствовала страшную усталость. Проводя рукой по волосам роженицы, повторила:

— Спи, спи, кызым[12],— и вышла на крыльцо. День был жаркий, небо синее, деревья в полуденной дремоте поникли листьями. Мария Ивановна глубоко вздохнула. Как хорошо! Спасены две жизни. Ведь там, в ичкари, погибли бы и мать, и дитя.

Вечером на заседании Медицинского общества Мария Ивановна горячо выступала.

— Мало внимания уделяет Городская управа медицинской помощи женщинам-узбечкам. До сего времени у нас теснота и нехватки. Привезут роженицу, а положить её после родов некуда. В общее отделение нельзя: можно занести инфекцию. Вот и сегодня. Молоденькая, первые роды, трудные. Пришлось положить в кабинете.

— Позвольте, как это занимать кабинет больными? Это не порядок, — возмущался престарелый городской врач Баторов.

— Я трижды обращалась к городскому голове, просила достроить помещение. Свободная земля есть рядом. Вот уже год дело не двигается. Инструментов и медикаментов недостаточно, это мешает работе. Я прошу наше совещание вынести решение и опубликовать его в печати. Быть может, тогда управа раскачается.

Врачи горячо поддержали Марию Ивановну.

— Надо, надо бороться с рутиной в чиновном обществе. Будем выступать в печати. — Так суммировал выступления врачей председательствующий.

Так восстань же, сила мощная.

Против рабства и оков.

Суд чини, расправу грозную;

Зуб за зуб и кровь за кровь!

Революционная песня, 1876 г.

В конце апреля наступила яркая ташкентская весна, пронизанная золотом солнечных лучей, полная аромата цветов, трепетного лунного сияния, ликующих трелей соловья и ясной, глубокой синевы неба.

Казалось, с наступлением весны воздух был насыщен радостью и манящими обещаниями чего-то светлого, прекрасного. На улицах города днём, вечерами и даже ночью царило оживление.

Вечером в просторной комнате маленького домика в привокзальной местности, где Буранский снимал квартиру, было шумно и весело.