Гней Гилденхом Артур Грин - страница 15

Я вспомнил сон, из первых, наверное, самый первый мой сон. Вернее, я никогда не забывал его. Он просто ждал своего часа и сегодня час настал.

Я видел дверь — грязную, железную с ржавчиной, с изображениями уродов и перекрещенными стрелами. Дверь была вся в паутине, она являлась частью огромного грязно-коричневого дома, но я не мог увидеть весь дом, передо мной была только эта дверь, и на пыльном полу перед ней лежали обрывки серой смятой бумаги. Вдруг — скрип, и дверь, казавшаяся недвижимой, еле-еле, на полступни приоткрывается, а за ней… Невозможной, неземной яркости не то синий, не то голубой свет! За пылью, ржавчиной и паутиной…

Я хотел спросить его, откуда он знает о моем сне?!

Потом все ушли вниз, кто в свои морские апартаменты, кто в жилой ярус трюма, все кроме вахтенных касаток. На палубе горел уже только один фонарь, я сидел вдали от него, в темноте, и пытался понять, и сейчас мне снова казалось, что я не уходил из Златограда; так же я сидел и думал в комнате под самой крышей, и в дозоре на пристани, и ночью в пустом зале, когда Гай, Марк и остальные Артуры Гилденхомы засыпали.

Дверь скрипнула — простая дверь, без паутины, без уродов, обыкновенная деревянная дверь, ведущая во внутренности корабля, — и я увидел сначала Лайка, а затем его, Путника. Они стали прямо под фонарем, мне были отлично видны их лица. Лицо Лайка светилось уверенностью и силой, совсем как под конец четвертого дня пути из Златограда в Апвэйн.

— Я никогда не видел Короля, — сказал Лайк.

— Странно… — проговорил Путник.

Они помолчали.

— Король одарен видениями, — сказал Путник.

Лайк не ответил. Путник сказал еще что-то, но я не расслышал.

Лайк произнес:

— Два скрытых сказания, забытый стишок — и все?

Наверное, он спросил. Но прозвучало не как вопрос, наоборот, вопреки словам уверенности в нем прибавилось.

— Воля Луны, — сказал Путник.

— Воля Луны, — согласился Лайк. — Будь здоров, Публий Джессертон!

И он отправился искать сны, оставив Путника Публия Джессертона наедине с Луной и невидимыми из светлого круга вахтенными касатками.

Тогда я вышел из темноты и задал свой вопрос.

История этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы. Но темная цитадель все так же дремала в самом сердце горного кряжа, и ни один рыцарь не покинул ее пределов, и никто из людей цвета не ведал, что творится за неприступными стенами и каковы замыслы их повелителя. Только страшные большие птицы изредка поднимались над замком и удалялись, гонимые чужой волей еще дальше на север.

В сороковую весну от основания, к западу от горного кряжа, на холодной равнине, не успевшей оттаять после северной зимы, сошлись две силы.

Символом солнечных наездников была небесная голубизна и сами глаза их были осколками голубого неба. Они верили, что Солнце-Создатель покоится на их плечах, на плечах своего воинства, и что когда доведется уйти, каждый из них станет частицей глубокой лазури. Они явились на север, потому что Солнце с трудом проникало в этот край. Солнцу надо было помочь.

А серые тени, едва различимые на фоне скал, встали армией гномов. Их непостижимая, как подземные тропы, логика вряд ли могла объяснить, почему конные отряды из теплых степей пришли за холодом.

И была бы схватка, хотя ни те ни другие еще не знали, что им суждено навеки возненавидеть друг друга. Ведь не всякая схватка приводит к ненависти.

Три дня стояли они: первые в открытом поле, вторые — прикрыв спины скалами. И три ночи мустанги громким фырканьем отпугивали серых лазутчиков. И гномы уже перестали надеяться на то, что, возможно, холод сам изгонит южных гостей из своих владений.

А на четвертое утро коварный враг прислал посольства в обе армии. И гномам, и всадникам он предлагал помощь и называл себя другом.

О, прости Луна лицемерных, но отверни от них свой лик и предоставь нам, живущим, осуществить возмездие!

Всадники Солнца не стали смирять благородные сердца. Они забыли об армии теней и повернули быстрых мустангов на восток, к горным проходам, ведущим в таинственный край Черного Властелина.

И было седьмое утро. И они увидели горы.