Год 1863. Забытые страницы - страница 12

В свое время, живя сиротой на воспитании в доме дяди-магната Ошторпа и видя баснословную, доходящую до сумасбродства, небывалую роскошь его жизни и, можно сказать, королевскую обстановку его дворца — замка в Дукоре[42], Лаура, благодаря природной наблюдательности, видела, чьими трудами добывается эта роскошь. Дукорские крестьяне действительно стонали под тяжким ярмом богача-владельца. Мало того, Ошторп сумел добиться, чтобы местную православную церковь переделали в костел, а самих православных крестьян принудил перейти в католичество[43]. Блистательно-роскошная жизнь дяди и рядом вопиющая нищета подъяремных крестьян заставляли молодую пани задумываться над этим контрастом жизни, и в ее душе постепенно созревало сострадательное отношение к простым людям. Такое направление ее душевных чувств еще больше утвердилось после неожиданной гибели дяди-богача во время проезда из Минска в Дукору через реку Свислочь. Ошторп ехал в открытой коляске с тремя дочерьми. Кучер, который вез их, рассказывал, что когда въехали на мост, шторп, довольный и гордый собой, сказал: «Теперь тут нет России», но в ту же минуту мост обрушился и экипаж полетел в реку. Место было неглубокое, все остались живы, один только магнат умер, видимо, от апоплексии. Рядом с мостом находилась корчма. Хозяин-еврей с работниками и кучер вытащили тело Ошторпа и положили в корчме, а позже перевезли в замок. Примечательно, что никто из крестьян не пришел проститься с покойным[44]. Зато в Дукору прибыло много господ, которых к этому дню Ошторп пригласил на званый обед. Но вместо веселого обеда гости попали на поминки знаменитого богача[45].

Утвердившись таким образом в добрых и сострадательных взглядах, пани Лаура старалась впоследствии влиять и на Болеслава, смягчая возникавшие в имении напряженные ситуации[46]. В отличие от многих представителей своего круга молодая Свенторжецкая не имела и того презрительного отношения к «хлопской вере», которое открыто выказывали паны-поляки к православным, и с неподдельным почтением относилась к богушевичскому священнику Даниилу Конопасевичу.

Надо сказать, что к отцу Даниилу с уважением относилась не только хозяйка имения. Появившись на приходе, он очень скоро снискал к себе расположение прихожан как человек добрый, доступный и некорыстолюбивый. При небольшом по тем временам годовом жаловании в 140 рублей он все требы исполнял даром, за что пользовался особой любовью у бедных крестьян. Кроме того, отец Даниил был и хорошим проповедником. «Паству поучает с усердием», — неизменно характеризовал его местный благочинный в приходской клировой ведомости. Пользуясь уважением среди прихожан, отец Даниил имел определенный авторитет и у соседних священников. Нередко они обращались к нему за помощью в составлении проповедей, особенно священники старшего поколения, бывшие униаты. И отец Даниил никому не отказывал в этой услуге: писал для них проповеди на разные темы и, кроме того, по просьбе тех же священников, малоопытных еще тогда в канцелярской работе, составлял метрические книги, годовые ведомости и отчеты по приходу. Делал это отец Даниил по дружбе, безвозмездно и с полной охотой. За это священники-соседи его любили и, зная, что он никогда не откажет, без всякого стеснения обращались в затруднительных ситуациях[47].

Вместе с тем отец Даниил жил обычной жизнью сельского священника. Кроме пастырских обязанностей он, так же как и его прихожане, вынужден был вести домашнее хозяйство, разделяя вместе с другими превратности нелегкой селянской доли. Так, в начале лета 1860 года в Богушевичах случился общий падеж скота, не оставивший в местечке ни одного животного. В хозяйстве отца Даниила пало две пары волов, пять дойных коров, три телушки и бычок, общей стоимостью в 184 рубля. Нажитая в течение четырехлетнего хозяйствования скотина составляла все богатство семьи Конопасевичей, у которых уже в это время была годовалая дочь Эмилия, а также жила на попечении 16-летняя сестра Елены Ивановны — Александра.

В бедственном положении отец Даниил обратился за помощью к Минскому архиепископу. Рассказывая преосвященному Михаилу о неожиданных убытках, он писал: «В семнадцать дней лишившись всего онаго по случаю падежа, я при крайней своей и без того бедности и при слабости здоровья своего, остался без всякого состояния.