Год дракона - страница 14
Мне стало страшно. Так страшно, как будто ты увлекся погоней за бабочкой и вдруг оказался в глухом лесу, окруженный дико раскрашенными людоедами. Я проворонил момент, когда безопасное место стало опасным. Я так сильно ждал возвращения брата, что даже мысли не допускал, что за восемь лет он может измениться до неузнаваемости. Мне вдруг вспомнились слова директора детдома, который требовал с Вовки справку, что из армии он ушел по причине окончания срока контракта, а не по причине психического или иного расстройства.
Однако и за этот страх мне было стыдно. Неужели братские узы уже ничего не значат для меня? Неужели я готов бросить Вовку, только потому, что он мучается нестерпимым желанием что-нибудь украсть?
Я моментально поменял нас местами и представил, как бы повел себя брат, обнаружься у меня такая мания. Он бы не отступил. Он возил бы меня по врачам. Был бы рядом в моменты приступов. И даже если бы я кинулся на него с ножом или в припадке оскорблял бы его, он ни за что бы не оставил меня. А я-то вот трусливо поджал хвост и малодушно подумывал о побеге.
Мне стало противно от своей трусости. Настолько противно, что я мог бы ударить себя, будь я один в комнате. Брат пожертвовал бы всем, чтобы излечить меня, а я не был готов даже выслушать его, не позволяя ему поделиться с близким человеком своей «страшной тайной». И ведь вполне возможно, что именно эта возможность поделиться, это доверие и было основным лечением. Теперь я почти был уверен, где Вовка пропадал четыре года после окончания службы – лечился от своей мании, боролся с негативной стороной той сущности, о которой пытался мне сказать. Он избавлялся от своих демонов в одиночку, чтобы предстать передо мной нормальным человеком, но в какой-то момент понял, что без помощи близкого человека ему не обойтись, и потому приехал за мной.
Все эти мысли огромной волной нахлынули на меня, а потом, как водится, отступили, оставив на полосе прибоя неприглядные останки моего малодушия. Думаю, Вовка заметил те чувства, которые я испытал во время этого странного прилива. Потому что глаза его сначала смотрели испытующе, а потом потеплели.
– Я говорю о сущности нашей мамы, которая передалась и нам – мне, тебе, Максику. Это… странное свойство… убило наших отцов. Люди не могут долго находиться рядом с его носителем: они просто сходят с ума. Но мы трое – были маленькими, и наши сущности еще не окрепли в тот время. Можно сказать, мы были почти безобидными. А вот мама была сильной, потому что она стопроцентный… – брат споткнулся и произнес едва слышно: – …дракон. Мы же с тобой и Максик – помесь, поэтому наши способности начинают проявляться не с рождения, а на исходе второго десятка лет.
– Погоди-погоди, – я чувствовал, что сейчас утрачу нить разговора. – Ты опять сказал это слово – «дракон».
Вовка смерил меня взглядом, словно оценивал, какую дозу бредовой информации я смогу переварить.
– Ты не ослышался, она дракон. А мы – дракоиды.
Я прыснул со смеху:
– Ты ведь говорил, что это какой-то отряд. Разве такое передается по наследству?
– Тогда я назвал это отрядом, чтобы немного смягчить правду. Иначе ты бы мне не поверил.
– Хочешь сказать: драконы существуют? – я уже хохотал, не сдерживаясь.
– В нашем мире – нет, но в другом… – Вовка отложил папку и уставился на меня. – Я понимаю, что тебе трудно осмыслить все это, поэтому постараюсь как-нибудь попроще рассказать. Скажем так, один из экспериментов генных инженеров позволил скрестить ДНК дракона с ДНК человека…
– В каком НИИ это было?
– Не здесь.
– Ну где «не здесь»? В России, в США, в Японии – где?
– Не в этом мире и не людьми.
– Но из людей, – мне было до слез обидно. Я столько лет ждал возвращения брата, я был готов принять его любого: безногого, парализованного, оглохшего – с любым физическим недугом, но только не сошедшего с ума. Я не знал, что делать в такой ситуации. Интуитивно я чувствовал одно: не надо убеждать брата в том, что драконов не существует. Пока он псих тихий, не стоит выводить его из этого равновесия. Но что мне делать дальше, я не представлял. Уж точно не бежать. Побег и в моей, и в жизни брата все изменит в худшую сторону: меня вернут в детдом, где я буду дожидаться совершеннолетия, чтобы потом пойти в армию, вернуться к разбитому корыту и начать потихоньку обустраивать свою жизнь. Вовку, скорее всего, арестуют и упрячут в психушку, где я его буду навещать, отслужив два года. К тому же я чувствовал, что не смогу бросить брата сейчас, в таком состоянии. Ведь он не виноват, что война покалечила его мозги, а если еще и родной человек от него отвернется…