Год Людоеда. Детская тема - страница 16

— Значит, я тоже исчезну? — почти закричала Зина. — Чем же я хуже тех, кто выживает? Ну хоть тебя, который смог преступить то, что я — не могу. Да, нас так воспитывали, и я хоть не была особым другом советской власти, да и в партии, вы знаете, никогда не числилась, кстати, в отличие от тебя, Кумир, но я всегда повторяю одно и то же: не нужно было ломать то, что строили, нужно было пристраивать или, к чему нас призывали, — перестраивать!

— Зинуля, ну вы с Игорем опять, как в школе, начинаете скандалить, — Соня попыталась унять спорщиков, дожёвывая кусочек лимона, хорошо очищающий зубы. — Только раньше Игорёк тебе доказывал, как умна и справедлива коммунистическая партия, а теперь, наверное, докажет все достоинства демократов и рыночников. Прости, Гарик, я так, в шутку. Поначалу-то действительно многие растерялись, а теперь, насколько я понимаю, при желании почти каждый может выкарабкаться. В конце концов, мы же сами боролись за свержение коммунистов? Значит, мы — победители? Так в чём же дело? Надо, наверное, радоваться? Хотя, знаете, ребята, я иной раз ловлю себя на том, что хочу опять туда, в совок, — может быть, я, Гарик, тоже непроходная в светлое империалистическое будущее?

— А ты пробовала? — бархатно произнёс Кумиров. — Предлагаю. Вариант первый: ты увольняешься на пенсию и основываешь частную охранную фирму. Вариант второй: ты не увольняешься, а Печёнка под твоим чутким кураторством основывает ту же самую охранку. Вариант третий: ты увольняешься и берёшь шефство над парой-тройкой семей из когда-то родных нам азиатских республик — содействуешь им в получении прописки, учреждении торгово-закупочного предприятия, открытии торговой точки, получая, естественно, за все виды бескорыстных услуг суммы, соответствующие нынешним расценкам. Продолжить?

— Игорь, если бы для нас, русских людей, всё это купи-продай было свойственно и доступно, так мы бы все и торговали от мала до велика. А вот для меня лично то, что в ваших кругах принято называть первоначальным капиталом, называется иначе. На какие деньги покупают супермашины или еврокоттеджи? А почему твои собратья по классу эксплуататоров не пишут на госномерах или воротах своих усадеб, сколько ради этих покупок снято у детей почек или отнято квартир у трудовых людей? — Стас отхлёбывал чересчур горячий кофе, словно пытался определить себе некоторое испытание. Во время речи он жестикулировал: в левой руке — чашка, в правой — ложка. — Только не получится у вас окончательно развратить наш народ. У нас совсем иное предназначение, мы — народ-богоносец, а не торговец. Поэтому нам, кстати, так сейчас и тяжело. Обратите внимание: почти весь мир деградировал до буквально животного потребительства и только Святая Русь чудесным образом сохраняет свои духовность и величие. Не улыбайся, Гарик, даже в том унижении и с теми лишениями, которым нас подвергают наши фальшивые опекуны и наставники, которые на самом деле только и мечтают развалить непобедимую державу с тем же дьявольским блеском, с которым им удалось расправиться с Советским Союзом, мы по-прежнему велики и несокрушимы. С нами — Бог!

— Вот это как раз то, о чём я собирался сказать, — Игорь воодушевлённо набрал воздуху. — Я давно убедился в том, что все наши проблемы — в нас самих. И одна из самых главных состоит как раз в том, что мы, в силу разных казусов мировой истории и их, мягко говоря, неточных трактовок, возомнили себя богоизбранным народом, призванным осчастливить весь мир. А ведь от нас, ребята, если признаться, — только одни неприятности…

— Вы знаете, друзья, я о России скажу, может быть, очень странно, но так уж у меня сложилось. Меня в детстве мама отправляла в пионерский лагерь Академии наук. Медкомиссию мы проходили в самом здании Академии на Университетской набережной, — Соня начала говорить с таким отвлечённым видом, будто считала, что её речь продолжает беззвучно проигрываться в голове, как она, очевидно, и начиналась. — Чтобы попасть к врачам, мы поднимались по широкой лестнице, а перед нами вырастала огромная мозаичная картина битвы Петра Первого со шведами. С лестницы, и даже поднявшись на неё, я воспринимала картину как единое целое, но, когда бабушка подводила меня поближе, я различала невероятное количество цветных стеклышек, из которых эта картина была сложена. Всё, что я видела, меня поражало: Пётр Первый с такими же выкаченными глазами, как и у его коня, раненые и убитые, полковые знамёна… Всё было чудно. Эта картина сохранилась в моих воспоминаниях о детстве, я отчётливо вижу её и сейчас и могу сказать, что теперь она воплощает для меня Россию: цельную, но сложенную, сотканную из мельчайших кусочков, которые ни в коем случае нельзя трогать, — это очень опасно. Я рассказала это к тому, что теперь я часто с тревогой смотрю на экран телевизора, где не перестают беситься в борьбе за власть и деньги зловещие человечки, смотрю и думаю — не добьются ли они того, что из моей замечательной картины, из моей России, вдруг посыплются стёклышки, одно за другим. Я не могу сказать, Гарик, что осталась за бортом новой жизни, — зловещие человечки не первый год предлагают сыграть в неизвестные мне игры: гласность, перестройку, демократизацию, приватизацию, суют мне листок из детского лото под названием ваучеризация… Человечки силятся заставить меня забыть свои убеждения и взгляды, потворствовать злу и насилию, не препятствовать разврату и деградации. Но я не хочу, понимаете вы меня…