Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды - страница 47

— Ты, говорят, в область ездил? — спросил Крамов.

— Ездил, — глухо ответил я.

— Насчет домов?

— Да.

— Ну и как?

— Не будет домов, — ответил я, не глядя на Крамова.

— Я так и думал, — спокойно, без тени злорадства сказал Крамов. — Ты еще не знаешь, что значит в нашей хозяйственной системе смета.

— Теперь знаю.

Крамов встал, прошелся по комнате и сел на кровати, у меня в ногах.

— Послушай, Андрей, — сказал он, — боюсь, что ты все-таки не разбираешься в людях, с которыми работаешь. Ты все думаешь, что здесь Большая земля. А здесь полярка. Понимаешь?

— Люди как люди.

— Нет. Это люди особые. Часть из них — бывшие кулаки, высланные сюда в период коллективизации, их дети. Потом люди, переехавшие сюда еще в те времена, когда тут были сплошные тундры и редкие лопарские поселки. В свое время они неплохо потрудились. Но сейчас у них нет больше стимула для работы. Они давно уже получают всевозможные надбавки за выслугу лет в Заполярье. И будут их получать вне зависимости от, так сказать, производительности своего труда. Наконец, еще одна категория — люди, которые появились здесь в последние годы. У них один стимул — деньги. Ясно? Теперь я тебя спрашиваю как взрослого человека: учитываешь ли ты все это, когда затеваешь возню с домами и прочей культурой? Не лучше ли вести себя с ними просто, трезво, без иллюзий, зная их цели и преследуя свою цель?

— Как же? Научите, — тихо сказал я.

— Пожалуйста. Первая категория — народ травмированный, требующий особого подхода и бдительности. Людей второй категории — зажиревших бездельников — надо заставлять работать, понимаешь, за-ста-влять! Людям третьей надо давать возможность заработать. Без этого ничего не выйдет. Вот тебе все методы.

— Скажите, — так же тихо, хотя злость кипела во мне, спросил я, — а людей, просто людей здесь нет? Просто честных советских людей?

— Послушай, Андрей, — нетерпеливо оборвал меня Крамов, — избавь меня от пустых, демагогических вопросов! Я рассказываю тебе о специфике здешних контингентов. О спе-ци-фи-ке, понимаешь?

— Понимаю, — сказал я. — Но, простите меня, Николай Николаевич, в ваших словах я вижу другую специфику — специфику холодного, злого, предвзятого отношения к людям.

— Опять ты…

— Подождите, — сказал я, приподымаясь, — Вот вы говорите — бывшие кулаки. Допустим. Но с тех пор прошло четверть века. Ведь за эти годы многие из них честным, тяжелым трудом создали себе новую биографию, давно восстановлены во всех правах. Некоторые из них орденами награждены. А вы хотите кнут наготове держать…

— Я говорю не о кнуте, а о бдительности, — прервал меня Крамов.

— Перестаньте! — воскликнул я. — Вы… вы опошляете большое революционное слово «бдительность»! Будьте бдительным, но опустите свой кнут! Разве вы не чувствуете, что народу опротивели люди с кнутом? Разве вы не читали решений правительства об амнистии? Даже бывшие преступники прощены, те, которые искупили свою вину. Теперь о детях. Многим из этих ребят только по двадцать лет! Они родились, когда их отцы уже не были кулаками. А вы хотите и над ними держать свой кнут, шантажировать их грехами отцов! Да кто вам разрешит это в наше время?!

Я был очень взволнован. Вскочил с постели. Крамов встал тоже. Потом он снова опустился на кровать.

— Ну, прекратим этот бессмысленный спор, — миролюбиво и даже виновато сказал он. — Пожалуй, ты прав. Человеческая жизнь — самый большой капитал на земле. В особенности жизнь советского человека.

Я удивленно посмотрел на него. Мне даже показалось, что эти слова произнес не Крамов — настолько проникновенно и, я бы сказал, задушевно прозвучали они. Трудно было представить себе, что все сказанное ранее и эти последние фразы произнесены одним и тем же человеком и с одинаковой убежденностью в голосе.

Крамов глядел прямо мне в лицо своими спокойными, редко мигающими васильковыми глазами.

— Жизнь многообразна, Андрей, — задумчиво и немного печально продолжал он. — Возьмем, к примеру, военный устав. Все в нем правильно и разумно. Но на войне приходится прибегать к далеко не уставным средствам. А ведь мы не в тылу страны, Андрей…