Год жизни - страница 40

Но Шатров уже мчался по сугробам. Он успел добежать вовремя. Уперся плечом в столб, согнулся упругой дугой, нетерпеливо закричал:

— Давай, нажми! Ну, разом! Взя-а-али! Ага-а!

С легким шорохом, увлекая за собой комья земли, упрямый столб скользнул нижним концом в яму. Рабочие облегченно перевели дух.

-— Тяжелый, дьявол его задави!

— Еще б маленько, так бы и сыграл наземь.

— У меня уже и ноги затряслись.

— Не говори. Спасибо, Алексей Степаныч подоспел!

В голубой мерцающей излучине Кедровки, где широкими залысинами раскинулись полигоны «Крайнего», где выросли бревенчатые копры шахт, приземистые жилые дома прииска, когда-то грозно шумела вековечная сибирская тайга. Медведи безбоязненно спускались к водопою. Белки, соболи, горностаи, глухари во множестве плодились в лесу. На сто верст вокруг не было никакого жилья, даже охотничьей заимки. Привольно жилось тут зверью и птице в костоломной чащобе из трухлявых пней, огромных заломов, поросших чертополохом, папоротником, увитых крушиной.

Потом пришел человек. Когда — неизвестно. Никто не вел летописи прииска. Сохранилась только легенда, что наткнулся здесь на богатейшее золото старатель Федька Куцый. Нагреб золота, короткое время дико роскошествовал: носился в губернском городе на тройке каурых с бубенцами, в обнимку с гулящими бабами, осыпал пряниками и конфетами народ в селах, рвал на портянки китайский шелк с расписными драконами — а потом сгинул. Не то сгорел от вина, не то убили дружки, во множестве объявившиеся у Федьки.

Фартовый старатель сгинул, но слух о его находке разошелся далеко. Потянулся сюда разный народ. Кто надеялся найти поживу, кто хоронился подальше от немилостивых властей. Пришлые люди в большинстве надолго не оседали. Срубит человек избенку, перезимует, а через год — дальше, в погоню за неуловимым фартом.

Но иные приживались прочно.

Так попал на прииск и старатель Ефрем Смоленский. Перед революцией женился, обзавелся детьми, поставил свою избу. Далеко загадывал мужик, но однажды зазевался на валке леса, уже в Отечественную войну, и оставил после себя вдову с тремя ребятами. Через год нашелся новый муж (на Севере баба — дороже золота), увез вдовицу с двумя сыновьями. Младший — Иннокентий — не захотел привыкать к отчиму, отказался бросить прииск. Крепко любил шестнадцатилетний парнишка отца, не мог простить матери такой короткой памяти! Да и не боязно было оставаться: тут родился, тут Максим Лисичка — давнишний друг Ефрема Смоленского. Старик сразу сказал матери, увязывавшей

пожитки в узлы: «О Кешке не тревожься. Будет мне за сына».

И верно. Не каждая мать ухаживает так за своим сыном, как заботился о Кешке Максим Лисичка. Никогда не обращавший внимания на свою одежду, старик следил за тем,, чтобы паренек был всегда опрятно одет.

— Ты молодой, на тебя девки глядят,— внушал Лисичка юноше.— Вдруг скажут: «Кешка неряха, нечего с ним водиться». Стыд-то какой!

Набеги на грибы и ягоды, блуждание по тайге зимой и летом в любую погоду, рыбная ловля и охота, к которым рано пристрастился паренек,— все это развило в нем самостоятельность, решительность, закалило волю. Но Лисичку Кеша слушался беспрекословно.

После окончания семилетки Кеша начал лотошничать с дядей Максимом. Многое узнал о хитром горняцком деле Кеша от своего наставника. Не каждый опытный старатель умел так подсечь жилу, по ничтожному знаку нащупать золото в пустой породе, как наловчился делать это Кеша.

Жили в отдельной каморке. Третьим был Егор Чугунов. Выходили на работу все вместе. Осенью сырые желтые листья устилали всю тропку. Пахло свежестью. Зимой под валенками вкусно хрустел снег. Щипало нос и уши. Летом босые ноги Кеши тонули в мягкой теплой пыли. Но всегда под мышкой у него был зажат лоток.

Однако лотошничал Кеха недолго. В тот день, когда на «Крайнем» появился трактор, Кеша первым прибежал к нему из забоя. Взволнованно щупал трубочки, оглаживал каменно-неподвижные гусеницы, жадно вдыхал резкий луковичный запах бензина.

— Что, хороша лошадка? — посмеиваясь, лукаво спросил тракторист.

— Хороша! — не сказал, влюбленно выдохнул Кеша.