Годовые кольца - страница 7

Я смотрел на его простывший след: бог с ней, с Екатериной, понятно мне твое страданье, встреченный среди осени человек.

Были вереницы лет, когда я подолгу не ездил на родину. Тетя умерла — а я был в Самаре, ушел дядя — а я был в Петербурге. Наконец, когда уже и приезжать было совестно, я — тут подходит гадкое слово — заявился. Брат встретил меня с неотменимой теплотой. Ясно, что обида висела в воздухе, но высказать ее вслух он не мог, ему не хватало красноречия, но хватало такта: жизнь тогда нас всех держала за горло, гоняла по своим душным желобам. Какие упреки, зачем?

Мы пошли в лес с маленьким сыном и тремя чудными снежными лаечками — бабушкой Стрелкой, ее дочерью Вандой и внучком Нахалом. Ушли недалеко — сын и Нахал быстро уставали, садились на тропинке и скулили. У них в этом смысле было полное взаимопонимание. Я взял сына на руки, Нахала посадили в корзиночку — они тут же, как по уговору, описались. А Нахала к тому же укачало.

Но Стрелка с Вандой успели облаять сосну, и брат вскинул ружье. Не целясь, но молодая белочка полетела вниз, прямо на семейку маслят. Алеша попал ей в голову.

Он поднял ее, вложил мне в руку и подмигнул. С годами он все больше походил на видного индейца из фильмов студии ДЕФА, поскольку дядя был сарептинский немец, потомок добрых братьев гернгуттеров, а индейцев изображали в основном социалистические немцы, поэтому в устах ирокезских вождей усматривались иногда металлические зубы — и у Алексея тоже имелись три стальных зуба.

Мы пошли домой. Одной рукой я прижимал к себе описавшегося сына, описанный им, в другой — держал остывающую белочку, такую серую и, безусловно, страшную. Лайки прыгали вокруг меня, толкались, от радости распеваясь на голоса. А брат закинул ружье за спину — руки его были свободны, но он делал вид, что не замечает моих затруднений, и пел про пароход, «белый-беленький».

Мы пришли на огород, там я положил белочку на стол под навесом и ополоснул руку в дождевой бочке. А брат не обращал на белку внимания, так и не прикоснулся к ней до самого нашего отъезда.

Это было возмездие.

…Мы вышли из трамвая, и первое, на чем остановился взгляд, — грязный, потрепанный «москвич», чье переднее правое колесо надежно провалилось в тот самый люк. Около него стояли двое — хозяин машины и Стерегущий, похохатывающий над ним. Лицо хозяина было совсем никудышное, невыразительное, оно тем более меркло перед его ало-синей в полосочку рубашкой.

— Он богашевский, деревня, — сказал мне как о чем-то важном, объясняющем суть дела Стерегущий, — сел на кукан. Переживает!

— Помогите, — бесцветно, безнадежно сказал человек из Богашева.

Я понял: он не верил в помощь, потому что городские — люди челночного хода — побрезгуют мараться об его «москвича», потому что сам он — посадской — ни за что на свете не опустился бы до такого абсурдного одолжения другим.

Но мы с Туземцем составили ему компанию и вытащили машину, удивляясь, что она, на вид — плевого весу, поддалась нам с существенной натугой.

— Свинцовая она у тебя, с начинкой, что ли? — сказал Туземец.

— Там сидит большая тетка, — объяснил сын.

Правда. А мы и не заметили — ветровое стекло ослепло на закате. На заднем сидении все это время имелась женщина, сама крупнее крупного, и ее мощный парик тянул на добрый пуд, а было еще кожаное пальто с меховым воротником, и рядом с ней — огромная сумка, вмещающая, видно, что-то сплошь статорно-роторное. Очки делали ее лицо особенно злым, она недовольно глядела на нас в упор и грызла свои пальцы.

— Заведующая? — сказал оторопевший Стерегущий.

Ее муж больше ничего не сказал, он достал из багажника тряпку, вытер руки, бросил ее обратно и с отсутствующим взором сел за руль. Мы посмотрели на свои руки — они были черны и пахли чуть ли не навозом.

Машина фыркнула и покатила в сторону Тверской. Корму ее, честное слово, заносило, как на поперечной волне.

— Современность: дрищ и ссыкуха, — сказал Стерегущий, — так что давай, пожалуйста, на «Балтику».

— У нее нет ног, — объяснил сын, — скорее всего, у нее ног нет, я думаю.

Стерегущий внимательно посмотрел на него, погладил себя по макушке и осторожно, тыльной стороной руки, чтоб не запачкать, похлопал его по плечу.