Годы испытаний. Книга 1. Честь - страница 12

— Вы верите: я буквально был мучеником искусства. Кого только не собирались делать из меня мои предки!

— Какие предки?

— Да мои родители… Моя маман на этом не успокоилась. Вопреки желанию отца — он у меня известный инженер-энергетик и мечтал, что я изберу его профессию, — она упорно хотела открыть во мне какой-нибудь талант. Я заучивал и декламировал на память монологи всяких гамлетов, обучался искусству балетного танца, рисованию масляными красками и даже писал стихи.

— Как же получилось, что вы стали военным? Не раскаиваетесь в этом?

— Что вы! Ведь я же добровольно пошел в военное училище. После десятилетки я долго мытарился, решал вопрос: кем быть, куда пойти учиться? Спасибо, дальний родственник — троюродный брат (он старше меня на три года) — помог дельным советом. Встречаю я его разочарованный всем и всеми. Он в блестящей форме — лейтенант — и говорит: «А что, если тебе, Женька, пойти в военное училище? Ведь ты прямо рожден быть военным. Парень ты отчаянный. Да и какая же профессия в наше время может быть почетней, когда нашу страну окружает столько врагов?»

— Значит, вы довольны выбором беспокойной профессии?

— Как видите. Но в жизни делается не всегда так, как бы хотелось. Многое в службе зависит не от наших желаний. Посылали меня сюда — обещали роту, а пришлось взводом командовать.

Наташа посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

— Когда у папы спрашивают, любит ли он свою профессию, он отвечает шуточными стихами… Хотите, прочту?

— Прочтите. Я люблю стихи слушать.

— Кто это написал?

— У папы в полку служил сержант-сверхсрочник Березкин. Сейчас он в военном училище учится. Его стихи в дивизионной газете печатали.

В квартире, где жила Наташа, распахнулось окно и показалась коренастая фигура Канашова. Он будто всматривался во тьму. Наташа встала.

— Который час?

— Половина первого.

— Мне пора. Папа ложится спать. Он всегда перед сном открывает окно в своем кабинете.

Евгений задержал руку девушки.

— Пойдемте завтра в клуб, на картину «Если завтра война».

— Хорошо.

— До свидания, Наташа.

— Спокойной ночи.

Возвращаясь домой, Жигуленко думал: «Для начала хорошо. А дальше — будем действовать по обстановке».

Наташа хотя и устала после танцев, но сразу уснуть не могла. Пестрой чередой проносились мысли: «Красив… Неглуп. Но что-то в нем вызывает недоверие. Избалованный маменькин сынок? Но военная служба, видно, ему по душе… Чем-то он напоминает мне Виктора, мою первую, неудачную любовь… Он тоже был красив, кружил девушкам голову, а любил только самого себя… А впрочем… может, он и не такой…»

В одно из воскресений командир дивизии Василий Александрович Русачев сидел в мягком кресле и перечитывал любимую книгу «Конармия». На столе сердито, как горный поток, клокотал самовар, и от крышки его вихрились седые завитушки пара.

Увидев, что муж доедает варенье, Марина Саввишна щедро наполнила вазу.

— Давай, Васенька, налью еще стаканчик.

— Нет, хватит.

— Ну тогда поешь варенья, — и она пододвинула вазу. Белый кружевной передник Марины Саввишны резко оттенял ее смугловатую кожу, а блестящие черные глаза и приветливая улыбка располагали к ней, и каждому хотелось сказать ей что-нибудь приятное. Но когда она хмурила брови, две глубокие поперечные морщины, расходясь от переносицы, делали ее лицо решительным.

На этот раз муж, углубленный в чтение, даже не отрывая глаз от страницы, положил себе в рот несколько ложек варенья — он по-детски любил сладкое. Густая янтарная капелька упала на страницу книги, раскрытую у него на коленях. Марина Саввишна аккуратно сняла капельку полотенцем и решительно закрыла книгу, отложив ее в сторону.