Годы на привязи - страница 9

стр.

Вася остается один со своей бутылью-бомбой. Ляля накрывает на стол. Лев и гости увлеченно разговаривают между собой. Вася ушел в себя и не слышит их разговоры. Теперь все расположились вокруг журнального столика, на котором коньяк, пиво в жестянках, бутерброды с икрой и балыком, фрукты и кофе. Лев гостеприимно наполняет рюмки.

— А где Вася? Вася, что ты там сидишь, присоединяйся к нам! — зовет Лев.

Гости оглядываются на Васю, словно впервые заметив его, и снова занимаются приготовлениями. Вася подходит со своей бутылкой, поставив ее перед собой на край стола, садится.

— Вася? Очень приятно. Коньячка не отведаете?

— Нет, спасибо, я вина, — Вася булькает в стакан. — Не буду мешать, а то утром голова болит. И вообще, я не люблю коньяк «Наполеон». А вы не хотите «бормотухи»?

— Нет, увольте! Это вы сами! — хихикает Борис.

— Вася, и впрямь, оставь свое вино! — просит Лев. Все чокаются, все протягивают свои маленькие хрупкие рюмки, а Вася — свой большой граненый стакан.

— Вася у нас со стройки, а там, как известно, предпочтение отдают не столь изысканным напиткам, — говорит Ляля.

— Период адаптации?

— В принципе, нужно ли адаптироваться? Мне кажется, каждый должен оставаться самим собой и на своем месте.

— Вопрос сложный.

— Звонил Алеша из Москвы.

— Да? Идет статья?

— В ноябре. Не думаю, что после нее Петров останется в плане.

Борис и Лев, довольные, хихикают.

— Старик звонил, интересовался. Позвоню завтра.

— Звони, конечно, обрадуй!

— Как твой Коля? — спрашивает Вика Лялю на ухо.

— Дала отставку.

— Так быстро?

— Ах, надоел.

— Смазливенький был…

— Да, в нем была «вечная женственность русской души».

— Это что, Бердяев?

— Да, Бердяев.

— Это не Бердяев! — встревает в разговор Вася. Все замолкают, поднимают головы, соображая, откуда идет этот голос, из какого космоса, кто это говорит, о чем, зачем?! Потом соображают: ах, это же Вася! Разве он еще тут?

— Это сказал Розанов, а Бердяев привел его слова в книге «Судьба России».

Вася снова уходит в себя. А они возвращаются к прерванному разговору.

Держа в руке яблоко, Вика читает:

— Храня под пепельным загаром
Укусов лунных тайный след,
Они лелеяли недаром
Свой томный дух и тусклый цвет.
Висят и ждут руки девичьей.
Затем, что бог осенний сам
Сулил их сладкою добычей
Голодным розовым губам.
И нежно-сладковатый мускус…

— Неверно! — перебивает ее Вася. — И нежно-горьковатый мускус…

— И нежно-горьковатый мускус, —

продолжает Вика,—

Их золотого естества
Размелют весело и хрустко
Зубов прекрасных жернова.
И сгусток солнечного яда,
Ночей тоскующая гроздь
Родной железистой прохладой
Проступит в девственную плоть, —
Чтоб в жизни яростной…

— Не яростной, а гибельной, — поправляет Вася.—

Чтоб в жизни гибельной и щедрой,
Где свят любовью каждый дом,
Вся терпкость яблочного недра
Была в объятье молодом.

— Какой образованный юноша! Кто это? — спрашивает Борис.

— А это Вася! Мой ученик! — с оттенком гордости отвечает Лев. — Ребята, познакомьтесь! Вася подает большие надежды! Пишет талантливую прозу.

— Настолько талантливую, что пока не печатают? — по-доброму подтрунивает Борис.

— У него все впереди, всему свое время.

— Когда вы освободите место для нас!

— Вася из деревни, но успешно осваивается в городе, все-таки уровень культуры разный.

Вася молча смотрит на Льва. Лев понимает, что сморозил. Вася медленно встает.

— Да, я талант, а вы, вы кто такие? Вот вы, вы, кто такие? Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой!

Все ошарашены. Вася встает и тычет пальцем им в лицо.

— Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой, и рад, что понял!

— Ну скажи, кто же я по-твоему?

— Соглашатель! Почему вы не пишете проблемных вещей?

— У меня нет такого темперамента, скажем, как у Шукшина или у тебя. И потом, я считаю, что делаю полезное дело.

— Не делаете! Потому что вы ремесленник. А я считал вас своим учителем, другом. Я хочу порвать с вами, пока не заразился вашим прагматизмом, конформизмом!

Лев усмехается, иронично.

— Да не надо рвать, зачем? Ты садись.

— Я вам еще не надоел? — удивленно спрашивает Вася.

— Нет, интереснее становится.

— Вы лишены мук и совести художника, вы не страдаете от душевного разлада!