Годы оккупации - страница 21
Величие святого Мартина не в том, что он оказал помощь, а в том, что он оказал ее тотчас же, первому встреченному на пути. Вот где добродетель, граничащая с чудом!
Они распрощались и напоследок поделились с нами своими припасами. Их посещение дало мне некоторое представление о масштабе нашего поражения, о том, насколько мы уничтожены.
Начал Исайю, который в первой же главе описывает положение, подобное нашему: хижина в винограднике.
«Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими. И осталась дщерь Сиона, как шатер в винограднике, как шалаш в огороде, как осажденный город. Если бы Господь Саваоф не оставил нам небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, уподобились бы Гоморре»(Ветхий Завет. Ис. 1, 7–9.).
Майские холода миновали; поэтому я поехал в Нейвармбюхен покупать в садоводстве помидорную рассаду. Каждая поездка на велосипеде чревата риском.
Хозяин садоводства, г-н фон Альтен, рассказал мне, что его одолели бандиты на автомобилях. Когда он пошел за ними на поле, они спросили, что он тут делает.
— Интересуюсь, что вы тут будете искать.
— А нам интересно, что мы тут найдем.
После такого ответа безоружный человек сразу поймет, куда ветер дует, и поскорее удалится.
По возвращении в Кирхгоф я услышал, что деревню грабили русские, причем ссылаясь в качестве основания на приказ Сталина о том, что каждому солдату полагается получить полный комплект гражданской одежды. Я видел, как они, странно вырядившись во что попало, неуверенно раскатывали на велосипедах. Наводит на размышления, что на такие подвиги они всегда выходят пьяными. Тут обнаруживается, как легко простые люди теряют человеческий облик, когда остаются без работы. Без дела они портятся, как растения на компостной куче, которая зарастает сорняками, предаются низменному времяпрепровождению и легко превращаются в насильников. Так в этой стране начинаешь видеть такие зрелища, о каких вот уже триста лет ничто не напоминало, со времен «Шведской охоты»[62] и той смуты, которая описана у Лёнса в «Вервольфе».[63]
Если я говорю в моих записях: русские, американцы, поляки, немцы, французы, — то это следует понимать так же, как перечисление фигур в описании шахматной партии. Любая из них может быть как белой, так и черной. Любая может испортить партию, но любая может сделать и решающий победный ход, а может пожертвовать собой, спасая короля. Убийства, насилие, грабежи, воровство, великодушие, благородство, способность прийти на помощь человеку в беде — все это не связано нерушимой связью с национальной принадлежностью. Каждая нация несет в себе все возможности, свойственные человеческому характеру.
Однако нам никуда не деться от национальной принадлежности к своему народу. Несчастье, обрушившееся на родную семью, страдание брата трогают нас гораздо сильнее, и это заложено в природе вещей, равно как и то, что наша причастность к его вине больше, чем к чьей-либо еще. Его вина — наша вина. Мы должны принять за нее ответственность и расплачиваться.
Будущее всемирное государство тоже будет состоять из народов. Оно возьмет в свое ведение идею и основные права человечества, между тем как народы, отбросив старую кожу национализма, еще ярче проявят себя в развитии и культуре своей родины.
Среди разгрома и крушения глубочайшее впечатление вызывает зрелище людей, взыскующих судии. И хотя они при этом попадаются в новые ловушки, которые вырыты на каждом перекрестке, они все же прикасаются к высшим сферам и приводят в действие весомые силы.
Взыскуя суда, мы находим его только в собственной душе, где и обретается высшая инстанция. Эта арена покрупнее и пострашнее вселенских просторов, на которые направлены трубы телескопов. И как апокалиптическое откровение к нам приходит знание того, что вся бесконечность времени и пространства есть лишь парабола наших бездонных падений и высочайших взлетов. Все земные форумы по сравнению с этим лишь вместилище тьмы.