Годы в огне - страница 5
Казанцево прижалось к берегу уральской реки Белой, и Степка рано научился плавать, а зимой носился по гладкому льду на одном самодельном коньке. Еще катались с бугров, иногда политых водой (тогда их называли «катушками»), на ледянках, то есть смоченных и замороженных досках. Ах, как весело было задком, кувырком да и под горку свалиться к реке! Иных зимних радостей у младших Вострецовых не случалось.
А летом звенела отрада; уйти, исчезнуть, укрыться в лес, добывая то ягоды, а то орехи и грибы, даже иной раз — мед диких пчел.
Убогая изба семьи кособочилась в тридцати шагах от Белой, в бледной тени осокорей, и Степка любил по песчаным улицам бежать к реке или забираться на увалы Большой и Малый Шихан, горбившиеся у окраин села. Однако такие часы выпадали нечаянны, редки и коротки.
Матушка была человек старой веры, держала семью в страхе божьем, не терпела табачников, нисколько не верила казенной медицине, сельскому врачеванию. Оттого все ее дети переболели оспой, однако сыпь, слава богу, не чрезмерно испятнала ребятишек. При первых же признаках хвори Анна Игнатьевна намертво пеленала им руки, пусть кричат и плачут, пока не надоест!
Четвертый ребенок в семье, Степка на девятом своем году стал наведываться в церковно-приходскую школу, учил буквы, счет и навеки полюбил книжки. Но чтением сыт не будешь, и мальчик пас овец Казанцева. В том труде, случалось, отгонял от себя головешками волков. С ноября помогал брату Климентию — старший поставил у околицы малую кузню. Молотки были тяжелые, от них болели руки, плечи, спина, но Клим того не понимал, понуждал Степку махать кувалдами с утра до вечера: «Терпение кузнеца кует, братан».
А еще приходилось защищать младших, чаще других — безропотную Настю, которую задирали все, кому охота. В драке, известно, пирогами не угощают — и носил синяки под глазами, чо сделаешь?
Климентий работал до изнеможения, оттого косился на брательников и сестер, какие съедали весь доход, и вскоре, не выдержав, кинул избу и отправился на заработки в Уфу.
1895-й стал черным годом Вострецовых. В ту пору, надорвав тело на пристани, умерла Анна Игнатьевна, и отец, без пригляда, совсем предался своему горькому греху. Брат Степки, Василий, спасая младших от голода, нанялся в батраки за один харч.
Степке по ночам снились горячие ковриги, белые и ржаные, бублики и баранки, нанизанные на длинные-предлинные веревочки.
А утром была все та же нищета, и рев мелкоты, и никакой надежды, что жизнь хоть когда-нибудь, хоть на чуть-чуть улучшится.
Тогда Степан собрал остатки семьи и объявил: уходит в Уфу искать Климентия, чтоб заработать на еду голодной родне. Дети подняли отчаянный рев, цеплялись за Степку, однако он решил уходить твердо, и все знали, что так будет.
В жаркий летний полдень того же, 1895 года из Казанцева на юг отправился рослый не по годам, двенадцатилетний мальчик. Плохо одетый, босой, он не имел ни хлеба, ни самых малых денег.
Все его братья и сестры стояли, взявшись за руки, возле южной околицы Казанцева, и глазами, полными слез, глядели, как шагает к Бирску их брательник Степа: помоги ему, господи, в Уфе!
Отойдя с полверсты, Вострецов не выдержал, обернулся, увидел жалкую картину прощания, и глаза его тоже стали мокрыми.
Он многого не знал, этот сельский нищий мальчишка. Не знал дорогу в губернский город, где в Уфе искать брата и как жить, если не найдет. Он шел, как научили, чтоб утром солнце било в спину, и думал: там, на западе, его ждет все же что-нибудь получше.
Целую неделю он добирался до Уфы, то есть сто двадцать верст, как полагали земляки. Можно бы дойти быстрее, да ведь и то возьмите в расчет: в пути, для пропитания, ходил по окошкам, не всякий и покормит, и ночевал худо, где тьма застигала, — под крышей, а то и в чистом поле.
Войдя в неведомую, полную криков, вагонного лязга, базарной суеты Уфу, Вострецов сразу потащился в гору, в самый центр, где, ему казалось, должен помахивать кувалдой Климентий.
Но кузнеца нигде не было, и Степа, глотая слезы, просил милостыню, а еще — работу. Подаяние, случалось, кидали в шапку, а работы никакой не сулили, — сами перебиваемся с хлеба на квас, сынок!