Годы в огне - страница 8
Соседу было, как видно, семь десятков, трудился он в конторе, по письменной части, сильно нуждался, летом и зимой ходил в «семисезонном» пальтеце, сшитом давно и на кого-то иного.
По прошествии времени выяснилось, что Семельянцев выслан в Омск под надзор полиции, его судили по делу об убийстве Александра II, двадцать с лишним лет назад.
Как-то старик позвал парня к себе, закрыл дверь на задвижку, достал из-под кровати стопу книг.
— Просьба к тебе, кузнец, — сказал он, освобождая связку от веревочки. — Спрячь. У меня полиция — частый гость.
Он помолчал.
— Однако не утаю: найдут — тюрьма. А теперь говори.
— Чо ж говорить? Спрячу.
Под комнаткой Степана было подполье, он вырыл там ямку и, обернув книги клеенкой, опустил в тайник. Сверху заложил его корзиной с хламом. Потом брал томики по одному, медленно и трудно читал и снова хоронил в земле. Труды Ф. Лассаля, Луи Блана и «Вечная утопия» Кирхенгейма не понравились кузнецу. Может, ему просто не хватило его церковно-приходского образования, чтоб разобраться в сильном тумане слов.
В 1905 году Вострецов вступил в РСДРП. Еще плохо разбираясь в партийных течениях, он сблизился с меньшевиками. Потом Степан часто сожалел, что не прибился к большевикам.
Вскоре над головой уральца стали сгущаться тучи — на него обратила внимание полиция. В те дни пришло письмо Клима: ненавистный Степану жандарм Широнов помер, слава творцу, и можно отправляться в Усть-Катав.
Вострецов с восторгом воротился в отчий край, но судьба его еще раз сделала крутой поворот. Она обрядила кузнеца в солдатскую шинель: в 1906 году начал он свою горькую, однако же и занятную военную жизнь.
В 1909 году попал Вострецов под Новониколаевский[2] военно-окружной суд за то, что кинулся со штыком на хама-офицера и звал солдат к бунту против царя. Степана заковали в кандалы, и шесть месяцев длилось злобное следствие. Боявшийся мести офицер не поддержал главного обвинения, и дело о штыке исчезло из обвинительного заключения.
Тем не менее прокурор требовал расстрелять смутьяна, чтоб другим неповадно было. Время влачилось в тумане, меж двух войн, — минувшей и грядущей, — и окружной суд счел, что казнь крайне возбудит солдат, и приговорил рядового 44-го Сибирского полка С. С. Вострецова к трем годам заключения — «за вредную агитацию против монархии». Три года! Хоть и велика тюрьма, да тесно в ней прозябать, господа царский трибунал! А все же пришлось пережить и это.
Высидев весь срок и покинув бийскую одиночку, Степан счел за благо вернуться в Казанцево. Он снова стал подручным в кузнице брата.
Только-только душа отошла от бед и обид — на́ тебе — мировая война! В 1914-м, первом ее году, ушел Степан в самое пекло, и гремели над его головой снаряды и шрапнели, ползли смертельные немецкие газы, рушилась под ним и на него каменная морозная земля. Три тяжелых раны, контузию и два газовых отравления заработал фронтовик за три года сражений.
В конце 1916 года Вострецова произвели в прапорщики: потери офицеров были огромные, а тут все же — Георгиевский кавалер почти полного банта.
В 1917 году Степана избрали членом полкового комитета. Брестский мир снова вернул его в Казанцево, и снова ненадолго.
Весной 1918 года он, член сельского Совета и председатель коммуны в Казанцево, многое делал, чтобы поправить трудную крестьянскую жизнь: добывал зерно и удобрения для сева, привез учителей в школу, чинил пристань.
Во всех этих хлопотах Степан прозевал поздние слухи о чешском мятеже. Кулак Астахов выдал его иноземцам, и в июне к нему в избу ворвались каратели, связали руки за спиной, увезли сначала в бирскую, потом — в уфимскую тюрьму.
Весь август восемнадцатого года просидел он в губернской кутузке, а в начале сентября привели Георгиевского кавалера в некий штаб, и генерал заявил: «Выбор такой, прапор, — или ко мне в добровольцы, или — увы! — расстрел».
— К кому — «ко мне»? — спросил арестованный.
— Центр по вербовке офицеров.
Вострецов размышлял несколько секунд, внезапно вытянул руки по швам, сказал хрипло:
— Рад стараться, господин генерал!
— Что «рад стараться»? — покосился тот на фронтовика.