Гоген в Полинезии - страница 15
пропагандировали новый свободный стих символистов так же горячо, как свое свободное
общество.
Один из излюбленных тезисов теоретиков символизма гласил, что у всех видов
искусства единая цель, что писатели, художники, танцоры и музыканты могут каждый
своими средствами выразить одни и те же мысли, чувства и настроения. В поисках живых
подтверждений этой идеи они уже нашли своего великого поэта - Стефана Малларме,
который участвовал в их собраниях. И они великодушно приглашали на свои встречи
усталого, больного, спившегося Верлена, горячо приветствуя его как своего гениального
предтечу, хотя он частенько выпадал из образа, раздраженно ворча:
- Я декадент, вот я кто.
Среди композиторов символисты превыше всего ставили Вагнера; кстати, от него они
восприняли учение о единстве всех искусств. К началу девяностых годов им еще
оставалось найти себе великого” художника-символиста. Правда, некоторые из них уже
тогда прозорливо оценили величие Одилона Редона, но он был чересчур скромен и
замкнут, чтобы стать знаменосцем нового течения. Досадную пустоту во что бы то ни
стало надо было заполнить. Обнаружив, что Гоген также не любит натурализм в
изобразительном искусстве и в литературе, они на радостях поспешили заключить, что он,
сам того не ведая, в сущности, художник-символист. Лично Гоген до самой смерти твердо
верил, что каждый гений неповторим и творит свои собственные законы. К тому же из-за
плохого образования и малой начитанности ему трудно было уследить за тонкостями
эстетических и философских дискуссий, от которых у него звенело в голове так, что он, по
примеру Верлена, иногда величал своих новоявленных друзей «цимбалистами». Однако
ему льстило их уважение и преклонение, и он понимал, что символисты могут сделать ему
много ценных услуг, особенно те, которые сотрудничают в газетах и журналах. Вот почему
Гоген не стал особенно возражать, когда его произвели в сан главы символических
живописцев.
В этой новой компании Гогену больше всех пришелся по душе красавец с
рафаэлевскими кудрями, литературный критик и поэт Шарль Морис, который был к тому
же отличным лектором, чтецом и оратором. Если верить современникам, Морис, о чем бы
он ни говорил, совершенно гипнотизировал своих слушателей. Многие утверждают, будто
он и сам настолько упивался бурным течением своих мыслей и слов, что потом долго
шатался, как пьяный. Впрочем, люди могли и ошибаться, потому что Шарль Морис
частенько напивался сверх меры. А еще, как и подобало представителю парижской
богемы, Морис питал слабость к женщинам, и они в свою очередь не могли устоять
против его неоспоримого обаяния.
Как и многие критики до и после него, Шарль Морис особенно прославился книгой, в
которой начисто пересмотрел оценку всех великих имен литературы. Одновременно он,
разумеется, пел хвалу поэтам будущего, то есть символистам.
Все члены группы были убеждены, что тридцатилетний Морис - сам настоящий
человек будущего и скоро, очень скоро создаст бессмертные шедевры, которые помогут
окончательному торжеству литературы символистов. На счету Шарля Мориса уже было
много подвигов, из которых мы назовем «открытие» Верлена и успешную борьбу за то,
чтобы сделать его любимым и знаменитым16.
У Мориса, несомненно, было хорошее чутье, это видно из того, что он тотчас понял
творчество Гогена, увлекся им и в дальнейшем горячо защищал убедительными и вескими
аргументами.
Благодаря тому, что Морис - вполне справедливо - считал Гогена новым
непризнанным гением, нуждающимся в его помощи, он внимательно наблюдал за своим
другом и учителем и старался запоминать все, что тот говорил и делал. Во внешности
Гогена его при первой встрече больше всего поразили «узкий лоб, нос, скорее
изломанный, чем изогнутый или крючковатый, рот с тонкими прямыми губами, тяжелые
веки, которые медленно поднимались, открывая глаза на выкате, и голубоватые зрачки
поворачивались то влево, то вправо, но голова и тело за ними не следовали»17. Другой
завсегдатай кафе символистов дополняет этот великолепный, но не совсем
исчерпывающий портрет, сообщая, что волосы Гогена, «когда-то каштановые с рыжинкой,