Гоголь - страница 75

В подобном поведении Николая Васильевича на обедах и вечеринках чувствуется что-то уже от художника-разночинца.

На Пасху приезжала повидаться с сыном Мария Ивановна. Она выглядела очень моложавой. В. В. Вересаев в предисловии к своей книге о Гоголе называет Марию Ивановну наивной и глуповатой помещицей. Это несправедливо. Глуповатой мать Гоголя не была, а ее письма часто написаны превосходным русским языком.

Одну из сестер, Лизу, Гоголь устроил у Раевской, другую, Анну, Мария Ивановна взяла в Васильевку. Удалось пристроить часть сочинений. Тем не менее Гоголь перед отъездом за границу упрашивает Жуковского «расположить» к нему наследника и написать Кривцову.

18 мая 1840 года с Пановым Гоголь вновь выехал из России. Первое время он чувствовал себя сносно. «Тяжесть, которая жала мое сердце во все пребывание в России, наконец, как будто свалилась, хотя не вся, но частичка», — пишет он матери из Вены. Он жалуется Аксакову только на «несносных русских». В Вене он занимается переработкой «Тараса Бульбы», отделывает «Шинель», «Отрывок», работает над трагедией «Выбритый ус». Удивительна эта способность Гоголя возвращаться к своим уже напечатанным вещам и снова их перерабатывать. Немногие писатели способны на это. В Вене с Гоголем случился сильный болезненный припадок. Из слов самого Гоголя трудно понять с точностью, чем именно заболел он. По его утверждениям, он заболел опасной болезнью, от излечения которой отказались доктора и только «чудная воля Бога» воскресила его. Друзьям, в частности Погодину, уже из Рима он жаловался на «нервическое расстройство и раздражение» и на неописуемую тоску, от которой не мог и двух минут остаться спокойным.

Плетневу сообщал:

«Геммороид мне бросился на грудь, и нервическое раздражение, которого я в жизнь никогда не знал, произошло во мне такое, что я не мог ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Уже медики было махнули рукой, но одно лекарство спасло меня неожиданно: я велел себя положить Ветурину в дорожную коляску, — дорога спасла меня» (1840 год, 30 октября).

Панов, сопровождавший Гоголя, подтверждал, что Гоголь, действительно, был серьезно болен, но страдал также еще и от мнительности; по приезде же в Рим был занят только своим желудком, что не мешало ему иногда объедаться; никто не мог поесть столько макарон, сколько съедал их он. С. Т. Аксаков слышал, будто Гоголю во время болезни были видения; о них он рассказывал врачу Боткину. Все эти сообщения довольно неясны, а ссылка на «геммороид, бросившийся на грудь», звучит странно, если не смехотворно.

Однако серьезное заболевание Гоголя в Вене не подлежит сомнениям. Около двух месяцев он продолжал болеть и в Риме. О болезненном припадке, может быть, лучшее представление дает отрывок из письма Николая Васильевича Балабиной, написанного позже в связи с цензурными неурядицами, сопровождавшими напечатание «Мертвых душ». Жалуясь на свое мрачное состояние в Москве, Гоголь писал ей:

«Но страшнее всего мне показалось то состояние, которое напоминало мне ужасную болезнь мою в Вене, особливо, когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительно приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую мучительную печаль, и потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние» (1842 год, февраль).

Это свое свойство Гоголь отметил позже и в другом месте:

«У меня все расстроено внутри. Я, например, увижу, что кто-нибудь споткнулся, тотчас же воображение мое за это ухватиться, начнет развивать и все в самых страшных призраках. Они до того меня мучат, что не дают мне спать и совершенно истощают мои силы».

Болезненный припадок Гоголя сопровождался видениями исполинских призраков. Эти призраки развивались из образов, «пролетавших в мыслях». Такими образами были чаще всего «петербургские свинки», огромные, жирные, подлецы, департамент, Иваны Ивановичи и Иваны Никифоровичи. Они-то, превращаясь в исполинов, надо полагать, и мучили Гоголя. Возможно, что один из таких ранних припадков, «страшных переворотов» иносказательно изображен был и в «Вии». Из сказанного следует, что