Голд, или Не хуже золота - страница 35

— Это было бы справедливо, — сделал вывод старик. — Я должен обдумать твое предложение.

Голд еле сдержал улыбку при непроизвольном вздохе Сида.

— Па, — взмолился Сид, — мы должны найти для тебя место.

— И я получу деньги?

— Получишь.

— Тогда я сделаю то, что ты говоришь, Сид, — покорно и доверчиво капитулировал Джулиус. Голд даже испытал что-то вроде сочувствия к смирению старика. — Но сначала мы должны съездить посмотреть, да? Мы поедем вместе?

— Вместе, — пообещал Сид. — Когда?

— Когда скажешь. Когда последний звонок?

Сид был ошеломлен.

— Какой звонок? — спросил Голд.

— У твоей дочери, идиот. — Женщины сразу же вернулись, привлеченные этим полным презрения возгласом. — У моей любимой внучки. У Дины. Ты хоть помнишь ее? Когда она кончает школу?

— Через пять лет, — сказал ему Голд ледяным голосом. — Если ее не выгонят.

— Разве теперь, не меняют школы в тринадцать лет?

— На частные это не распространяется. А эта красотка так далеко может и не пойдет. Твоя любимая внучка звезд с неба не хватает.

— Ну, тогда, — сказал его отец, — нужно будет съездить взглянуть. Но я не обещаю, что куплю. Сид, ты назначь день. Мы поедем в любое время, когда ты скажешь, после праздников. — Вейз мир[42], затосковал Голд. Опять праздники? — И никаких нет! Мы с Гусси… мы не собираемся садиться в самолет перед еврейскими праздниками.

Голд так и взвился.

— Какие еще праздники? — вопросил он. — И вообще, когда этот твой Шмини Ацерет?

Его отец испепелил его взглядом. — Он уже прошел, идиот. Кончился неделю назад перед Симхат Тора[43].

— Тогда о каких праздниках ты говоришь? Чего ты теперь ждешь?

— Шаббос Берешит[44].

— Шаббос Берешит? — Голд был ошарашен. Даже в его собственных устах эти слова звучали невероятно.

— Конечно, ты, тощий шейгец[45], — размеренным голосом начал тираду его отец. — После Симхат Тора наступает Шаббос Берешит, осел. И вот таких приглашают работать в Вашингтон? Ты не знал Симхат Тора? Ты хотел засунуть меня в самолет перед Симхат Тора? А теперь ты хочешь, чтобы я оставил мою семью перед Шаббос Берешит? Хороших сыночков я имею. Их хаб дем бадер ин бад.

— Кажется, — сказала мачеха Голда, — я не очень хорошо понимаю местный идиш.

— Он нас обоих имел в ванной, — дословно перевел Голд, стараясь не обращать внимания на Сида, который с огромным удовольствием наблюдал за его фиаско. — Па, ты же атеист, — запротестовал Голд. — Ты даже не позволил Сиду и мне пройти бар мицва[46].

— Но я еврей, — ответил его отец и поднял вверх большой палец. — Я еврейский атеист.

— Ты не позволял маме зажигать свечи в пятницу вечером.

— Иногда позволял.

— А теперь ты вдруг знаешь все праздники. Что еще за Симхат Тора? И вообще, что значит этот твой Симхат Тора?

— Симхат Тора, — холодно ответил его отец, — это когда, наконец, кончают чтение всей Торы в храме.

— А что тогда Шаббос Берешит?

— Шаббос Берешит, — с улыбкой ответил старик, попыхивая сигарой, — это когда ее начинают читать снова.

Крик, который издал Голд, шел из самого сердца:

— И сколько они ее читают?

— Год, — сказал его отец, стряхивая пепел своей сигары за перила. — А когда заканчивают, снова наступает…

— Шаббос Берешит?

— Ну вот, ты и сам знаешь, Голди, сынок. Но ты можешь не беспокоиться, — добавил его отец, элегантным прыжком вскакивая на ноги, — я не буду портить вам зиму. Вы что думаете, я собираюсь весь год провести в этом вонючем городе, когда я могу купить кондоминиум во Флориде? Вы хотите, чтобы я вкладывал в недвижимость? Так я вложу в недвижимость.

— Когда? — снова спросила Гарриет.

— После следующей субботы. Шаббос Берешит. Обещаю. Поехали есть. Гусси, мои туфли. Смени шляпку.

Гусси вернулась в засаленной фетровой шляпке со сломанным индюшачьим пером; она была похожа на Робин Гуда. От запаха моря у Шипсхед-Бей у Голда начиналось усиленное слюноотделение в предвкушении моллюсков на разъятых раковинах, креветок, омаров или жареной камбалы или окуня.

— Поедем к Ландиз[47], — предложил он. — Это недалеко. Нам дадут по хорошему куску рыбы.

— Что уж в ней такого хорошего? — сказал его отец.

— Ну ладно, — желания спорить у Голда не было, — по плохому.