Голд, или Не хуже золота - страница 51

— Ты захочешь увидеть меня еще раз? — спросила она от своего туалетного столика.

— Конечно, — сказал Голд.

— Многие не хотят.

— Многие? — Голд, сидевший на кромке ее кровати, замер, натянув носок только до середины голени.

Она кивнула и чуть порозовела.

— Я не имею в виду тех, что приходят сюда. Я хочу сказать, многие, кто приглашают меня куда-нибудь и обещает позвонить, потом исчезают.

— Почему?

— Не знаю. Ты и правда хочешь увидеть меня еще раз? Я пойму, если нет.

— Я хочу приехать на следующей неделе.

— Ты можешь остановиться здесь, в моей квартире, — сказала она. — Я тебе не буду мешать.

— Я надеялся, что ты это предложишь.

Она была довольна. Он был озадачен. — Я так рада, что нравлюсь тебе, — сказала она ему. — Как я тебе в постели?

— Андреа, ты никогда не должна спрашивать об этом, — наставительно сказал он. Вообще-то в постели она оказалась не очень хороша, но Голд был достаточно мудр и не собирался залезать сейчас в эту банку с червями.

— И я думаю, что влюблена в тебя.

Голд в который раз был поражен числом сногсшибательных высоких женщин, которые влюблялись в мужчин ниже ростом, похожих на него, жадных, эгоистичных и расчетливых. Андреа могла и не знать, что он жаден и расчетлив. Конечно, она может заподозрить, что он ниже её ростом. Объяснения, которые первыми приходили в голову, отнюдь не украшали их обоих. Возможно ли, чтобы человек, знавший себя так, как знал себя он, обладал какими-то привлекательными качествами, о которых и не догадывался? Да, это было возможно, потому что Андреа, которая, как он и думал, и раздетой оказалась выше всех похвал, по всей видимости, была от него в восторге.

В свете утра ее глаза были бледно-лиловыми. У нее были длинные, прямые ноги и маленькие бедра, она была ужасно притягательна, и вся ее красивая, отливавшая золотом плоть великолепно, как показалось ему, контрастировала с его смуглым телом. Ей так понравилась его более темная кожа, волосы у него на груди. Он с видом отмеченного всеми достоинствами собственника смотрел, как она через голову надевает изящное ситцевое платье, как встряхивает волосами. К донкихотской страсти, которую она в нем вызывала, ее богатство добавляло дополнительный оттенок живости и эротизма. По уродству ничто не может сравниться с ногой, вспомнил Голд слова, сказанные Эрнестом Беккером в «Отрицании смерти»[57], но ее, обнаженные или обутые, казались ему ничем не примечательными, как и его собственные.

— Когда я была молодой, — размышляла она вслух, примеривая тонкую золотую цепочку, — я хотела быть моделью. Кажется, это желание еще не прошло. Не манекенщицей, а секс-моделью. — Она экономно наносила косметику на губы и глаза. — Я хотела сниматься во всяких соблазнительных видах или позировать голой. А потом, когда стали появляться все эти непристойные газеты и журналы, я захотела стать порно-моделью или сниматься в грязных фильмах. Я, бывало, часами сидела перед зеркалом и тренировалась сосать член. Я хочу сказать, перед камерой. Как эти модели в рекламах косметики. Мне кажется, у меня это уже здорово получалось. Хочешь посмотреть?

— Мне нужно возвращаться в Нью-Йорк, — ответил он абсолютно ровным голосом.

— Нужно всего лишь делать легкие движения ртом.

— У меня в час лекция.

— Дурачок, это всего одна секунда, — сказала Андреа и принялась делать легкие движения ртом над цилиндриком бледной помады. — Ну, что, здорово?

— Да, — сказал Голд. — Здорово.

— Маленькой я была такая глупая, единственное дитя Пью Биддла Коновера, — продолжала Андреа. — Я ничего не знала, пока жила дома. Мне пришлось проучиться в двух частных школах, чтобы подготовиться для колледжа, а потом еще для трех колледжей. В Смите[58] другие девушки все время говорили о сексе, а я ничего не понимала. Помню, я никак не могла сообразить, что за удовольствие — сосать петушка.

Голд потерял способность двигаться. Меньше чем за два дня в Вашингтоне он, немея от удивления, приучился к множеству неожиданных вещей, число которых, как понимал он теперь, будет все время увеличиваться.

— Могу себе представить, — сказал он, — если этого не понимаешь, то можно удивиться. — Он поправил второй носок и надел туфли.