Голландец - страница 4

— Он бы поднялся на борт. А если бы не смог, поискал бы дополнительные данные и нашёл бы что-нибудь ещё, о чём стоило бы подумать.

Она ушла, а я вызвал из библиотеки «Человека и Олимпийца». Это был стандартный классический труд, который никто больше не читал, за исключением старшекурсников. Моё мнение о книге, полученное из поверхностного чтения тридцать лет назад, сводилось к тому, что её репутация основывалась прежде всего на том, что это была работа знаменитого человека. Поэтому я откинулся на подголовники, придвинул экран поближе и приготовился уснуть снова.

Но Эллада Сима оказалась слишком энергичным местом, чтобы допустить такое: на первых страницах описывались гнев Ксеркса («О, Господин, помни афинян!»), правление Фемистокла и доблесть войск, сражавшихся у Фермопил. Я был поражён силой изложения и состраданием Сима. Подобного чувства обычно не ожидают от полководца. Но ведь когда начались трудные времена, Сим ещё не стал военным лидером, он был учителем. И по иронии судьбы, в то время, когда он прославился как военный тактик, его брат Тариен, который начинал войну офицером флота, в конце концов стал известен как великий государственный деятель того периода.

Его взгляды по существу являются олимпийскими: чувствуется, что Кристофер Сим говорит от лица Истории, и если его обзор не всегда совпадает с позицией его коллег или предшественников, то причины такого расхождения ясны. Суд Сима — высший.

Его проза приобретает характер размышлений, когда Сим рассказывает о разрушении Афин и ненужных жертвах при попытке защитить Парфенон. Даже если бы я был предрасположен уснуть, книга Сима развеяла эту возможность своим обвинением спартанцев, допустивших события у Фермопил: «Эллины годами знали, что персы придут, во всяком случае, заранее получили данные разведки о подготовке армии вторжения. И тем не менее не заключили союз, не организовали оборону, пока не грянул гром. Тогда греки послали Леонида с солдатами и горсткой их союзников, чтобы они своей жизнью компенсировали небрежность и глупость политиков».

Мрачное совпадение: это было написано перед тем, как «немые» начали атаку и именно Симу в широком смысле выпало играть роль Леонида. Он возглавил оборону в пограничных мирах, а Тариен забил тревогу и взялся за колоссальную задачу — выковать союз, способный противостоять захватчикам.

Не знаю, удалось ли мне вообще уснуть. Персы и «немые» смешались друг с другом, а потом я увидел серьёзные глаза Сейдж Макирас. Её рука легла на моё плечо.

— Хью, — сказала она, — нам нужно послать туда абордажную группу.

— Хорошо. У меня есть несколько человек, которым стоит пойти.

— Нет, я хочу, чтобы она была небольшой. Только ты и я.

Я разглядывал её, не в силах поверить, что она это серьёзно. Только ты и я?

— Почему?

— В самом деле, не знаю. Возможно, боюсь того, что мы можем там найти. — Её лицо было словно маска, а отражения, мелькавшие на нём, обрели какой-то зловещий ритм.

Корпус был местами обожжён и изъеден коррозией. Из-за периодической замены листов обшивки он казался покрытым заплатами. Навигационные и коммуникационные модули исполосованы шрамами, защитные экраны в хвостовой части покороблены, а кожух двигателя отсутствовал, обнажая двигатель Армстронга.

— Тем не менее, — заметила Макирас, — я не вижу крупных повреждений. Правда, есть одна странность. — Мы находились в челноке, приближавшемся сзади и сверху. — Кожух двигателя был снят. Его не сорвало взрывом.

— Незавершённый ремонт, — предположил я.

— Да. Или ремонт, произведённый в спешке. Но он выглядит вполне пригодным к службе. Корабль в таком состоянии я бы в длительную экспедицию не повела. — Агуанские соленоиды, посредством которых «Корсариус» метал разряды молний, выступали над корпусом, застывшие и холодные. — И они тоже, — добавила капитан.

Корабль был скован холодом времени.

Макирас сидела в кресле пилота, задумчивая и напуганная. Многоканальная связь была включена, прослушивая частоты, доступные для автоматических ответов с «Корсариуса».

— Должно быть, хроники ошибались, — сказал я. — «Корсариус» явно не был уничтожен у Ригеля.