Голос над миром - страница 42

От меня не ускользнуло, что, чем дольше я пела, тем больше прояснялось лицо Тосканини. Спасибо тебе за это, Доницетти! Когда я подошла к арии «Придут к тебе…», Тосканини остановил меня.

— Эту фразу ты спела неплохо. Но в голосе не чувствуется широты дыхания. Здесь нужно больше нежности, тонкости, выразительности.

Я повторила арию еще несколько раз и наконец добилась того, чего хотел маэстро. Тосканини еще несколько раз прерывал меня, требуя придать голосу предельную взволнованность. Настал черед сцены безумия, и я с замиранием сердца спела каденцию. Маэстро спросил:

— Кто тебя этому научил?

— Паолантонио, — ответила я. — Ему же принадлежат и остальные фиоритуры в этой партии.

— Хорошо, ничего не скажешь, хорошо, — произнес наконец Тосканини. — Но только эта каденция слишком коротка. Скажи ему, что надо добавить еще парочку тактов.

Когда прослушивание окончилось, маэстро встал из-за пианино и ласково сказал:

— Несмотря ни на что, ты отличная певица и у тебя красивый голос.

Я почувствовала, что у меня выросли крылья, и охотно простила Тосканини (по крайней мере в тот момент) грубое прозвище «цирковой актрисы», которым он меня наградил.

Из театра я вышла в чудесном настроении и сразу же отправилась к Паолантонио, который с нетерпением и страхом ждал не только результата прослушивания, но и судьбы своих каденций. Его опасения вполне понятны, ибо удовлетворить Тосканини было нелегко. Он ненавидел изощренные выкрутасы некоторых весьма популярных тогда певцов, убежденный в том, что техника должна быть целиком подчинена выразительности.

Само собой разумеется, Тосканини постарался поставить «Лючию» не хуже, чем в истекшем году «Риголетто». Режиссером спектакля театр пригласил Джоаккино Форцано, но тогда в понятие режиссуры, которым сейчас столь злоупотребляют, входила лишь забота о новых костюмах и разработка мизансцен. Моими партнерами были чудесный певец Аурелиано Пертиле, баритон Страччари и бас Пинца. Какое это было счастье петь вместе сними!

Особенно любила я петь с Пертиле, в те годы любимцем Тосканини. Такой взыскательный, маэстро смотрел на все глазами Пертиле, доверял ему любую партию драматического или лирического плана, от «Трубадура» до «Любовного напитка». И надо сказать, что он был прав, ибо Пертиле ни разу его не подвел. Аурелиано Пертиле был артистом в высшем смысле этого слова. Обладая великолепным гибким голосом, он был неподражаемым мастером фразировки и прирожденным актером, подстать Шаляпину. Не многие могут с таким же правом называться властителями сцены.

Тот, кто не видел и не слышал Пертиле в «Кармен», «Манон Леско», «Паяцах» и в конце его блистательной карьеры в «Отелло», не представляет себе, каких вершин может достигать сценическое мастерство певца. В тесной дружбе, которая связывает меня с двумя сыновьями Пертиле, безусловно отразились и мое восхищение талантом их отца и наши искренние товарищеские с ним отношения.

Репетиции «Лючии ди Ламмермур», как всегда у Тосканини, были донельзя тщательными и утомительными. Кроме нас, певцов первого и второго плана, он подверг тяжкому испытанию и хормейстера, милейшего Венециани.

Даже властному и энергичному Форцано пришлось нелегко. Поручив ему режиссуру, Тосканини отнюдь не перестал интересоваться каждой мелочью, происходящей на подмостках. Только сцену проклятия мы репетировали тринадцать раз. На одной из последних репетиций, видя, что Тосканини пропускает сцену безумия, кульминационную в партии Лючии, я набралась смелости и сказала:

— Маэстро, мы еще не репетировали сцену безумия. Как мне быть?

Тосканини посмотрел на меня сверху вниз, потом шутливо ответил:

— Э, полно тебе! Ты всю жизнь была безумной, неужели же ты не сможешь сыграть безумие на сцене!

Но я настаивала.

— Хорошо, — сказал Тосканини. — Завтра в три ее прорепетируем в зале под фортепьано.

На следующий день ровно в три я пришла в театр. Нас было трое: я, Тосканини и концертмейстер. Мой выход. Я медленно спустилась с лестницы, доверяясь лишь своей артистической интуиции. Никто не показывал мне, как играть в этой сцене. И на этот раз я все придумала сама. Тосканини сразу же остановил меня: