Голос над миром - страница 78

Энцо тяжело переживал свое горе. В 1945 году, когда кончилась эта ужасная война, наметилась возможность примирения между мною и Энцо. Мы оба этого желали, и прежде всего ради дочери. Мари было уже пятнадцать лет, и она жила со мной в Венеции. Вначале она училась в колледже «Поджо Империале», а затем в Милане. В эти годы она часто виделась с отцом, который был с ней особенно ласков.

Если наша семья окончательно распалась, то не по моей вине. Покинув сцену, Энцо занялся торговлей вместе с одной своей приятельницей, которая не советовала ему в тот момент пойти на примирение со мной. Впоследствии здоровье Энцо резко ухудшилось, и я нередко навещала беднягу, чтобы как-то его поддержать и ободрить. А он так в этом нуждался!

В этот безмерно тяжелый период своей жизни муж был со мной удивительно нежен. Он прислал мне несколько поистине трогательных писем. Наши встречи стали еще более частыми.

У меня сохранилось немало его писем, в которых он с тоской вспоминал о потерянном счастье и спокойно, здраво оценивал факты, приведшие нас к разрыву. В последнем из его писем звучала отчаянная мольба о прощении и горькое сожаление.

Последние дни я не расставалась с мужем, все надеясь, что он хоть немного наберется сил и можно будет перевезти его в Барбизанелло. Я думала, что там, в горах, свежий воздух и заботливый уход помогут ему встать на ноги. Напрасные иллюзии. Астма и воспаление легких доконали его. Энцо Де Муро Ла Манто умер в марте 1952 года, окончательно сраженный мучительной болезнью. Для меня было большим утешением, что я как-то облегчила ему страдания последних дней. На похороны в Рим приехала, конечно, и Мари, которая за год до этого вышла замуж.

Мне очень хотелось бы рассказать в двух последующих главах о музыкантах, режиссерах и великих певцах тех блистательных для оперы времен.

Тогда на музыкальном небосводе огромными золотыми буквами сияло имя Артуро Тосканини. Об этом гениальном и всемирно известном дирижере нашего века я уже упоминала, рассказывая о первых годах моего нелегкого артистического пути.

Два добрых божества оказали решающее влияние на мою судьбу актрисы, которую встречали восторженными овациями (говорю об этом без излишней скромности) в театрах всего мира. Это были Барбара Маркизио и Артуро Тосканини.

Моей несравненной наставнице, чей образ я пыталась воссоздать в первых главах книги, я обязана «открытием» моего голоса, хорошей музыкальной школой, тонкостью артистического восприятия и мастерством.

Тосканини довершил мое формирование. Благодаря ему я научилась глубже чувствовать музыку, безраздельно отдавать себя искусству, избегать ремесленных штампов и, что еще хуже, самодовольства. Он научил меня не успокаиваться на достигнутом, сознавать свою ничтожность перед величием искусства и стремиться к беспрестанному совершенствованию.

Тосканини вечно был в поисках, и на репетициях всегда приходилось что-то менять, переделывать. Главное, он неизменно требовал начинать все «с нуля». И горе тому, кто трудился без горения и не искал нового.

Я навсегда запомнила возобновленную постановку «Риголетто» в «Ла Скала» незадолго до того, как гнусные людишки из окружения диктатора принудили маэстро эмигрировать в Соединенные Штаты.

Мы с Галеффи были единственными «могиканами», певшими в «Риголетто» за два года до этого под руководством Тосканини.

Партию герцога Мантуанского поручили тенору Д’Алессио, который незадолго до того с большим успехом выступал в опере «Манон Леско». А роль Маддалены исполняла Луиза Бертана.

Я чувствовала себя не очень хорошо и во время мучительно трудных репетиций пела не напрягаясь, вполголоса. Маэстро заметил это и с обычной для него строгостью спросил:

— А ты? Почему не поешь? Считаешь, что хорошо спеть надо лишь арию, а до остального дела нет?

— Хочу поберечь силы, маэстро, — робко ответила я.

— Ах вот что, поберечь силы! Значит, я один должен трудиться до седьмого пота? Пой, да пой так, словно ты впервые вышла на сцену. Понятно?