Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - страница 38

Она наклонилась к нему и взяла его за руку.

— Вы правда мне верите?

Руссо видел сотни фотографий Стефани, но ожидал, что она окажется просто красивой. Он не ожидал, что она так на него подействует. Ее лицо, одновременно взволнованное, отчаявшееся и решительное, потрясенное и трепещущее, казалось совсем маленьким в обрамлении великолепной рыжей шевелюры. Локоны падали ей на плечи, и всякий раз, когда она встряхивала головой, Руссо ловил себя на том, что ожидает услышать позвякивание золотых монет.

— Я, конечно же, верю вам, но никто другой вам не поверит. Согласен, вам не следует отправлять это письмо. Люди попросту решат, что вы повредились рассудком в результате аварии.

— Именно так я себе и сказала.

— У вас нет никаких доказательств?

— Откуда? Я сфотографировала все эти ужасы. Но пока я лежала в больнице, правительственные агенты похитили фотографии и подменили их снимками обгоревшего самолета. Самолет не загорелся при аварии. Значит, его подожгли позднее. Я уже жалею, что не сунула в сумку парочку голов…

— Ну что же, в следующий раз вы поступите умнее!

— В следующий…

Руссо почувствовал, что зашел слишком далеко. Эта сомнительная шутка уж слишком сильно попахивала Нью-Йорком после двух порций мартини и была не к лицу властелину пустыни.

— Вы смеетесь надо мной?

— Вовсе нет. В этих краях такие происшествия — обычное дело, можно даже не углубляться в историю. Так, например, в 1950 году имам Йемена приказал публично обезглавить пятьдесят семь человек и некоторых из них казнил сам. Имаму доставило большое удовольствие смотреть, как слетали головы молодых офицеров, воодушевленных новыми идеями. Головы были выставлены в единственной аптеке города, там, где сегодня размещается министерство здравоохранения. В то время я был совсем юным студентом, только-только приехавшим в Соединенные Штаты, и мне было ужасно досадно. Почему они прибегли к таким средневековым методам? Я считал, что ваш электрический стул куда цивилизованнее, как, впрочем, и напалм. В них меньше личного…

Он старательно изгнал из своего голоса всякий намек на юмор, но Стефани странно посмотрела на него.

— Что касается меня, то во мне есть арабская и негритянская кровь, — продолжил Руссо. — Я начисто лишен каких бы то ни было расовых и религиозных предрассудков. Я глубоко привязан и к исламу, и к демократии…

Руссо ощутил хорошо знакомое покалывание самоиронии, разрушительной и переходящей в настоящую злость. В своей профессиональной жизни он уже сыграл столько ролей, что, случалось, задавался вопросом, а есть ли у него какая-нибудь личная жизнь. Ему довелось побывать евреем, кубинцем, пуэрториканцем, итальянцем, чернокожим с островов Карибского моря, бразильцем, арабским террористом. И все это благодаря юной антильской рабыне с нежным выговором, которая обворожила французского искателя приключений более века тому назад. Обычно он пресекал эту самокритику, потому что она плохо сказывалась на его нервах. Его нервы должны были содержаться в превосходном рабочем состоянии, хорошо смазанные и всегда готовые послужить, как и тот плоский предмет, что он носил подмышкой. Он решил остановить свои излияния и улыбнулся.

— Но я, наверное, наскучил вам своими демократическими историями.

— Как раз наоборот…

— Вы слишком красивы. Красота не может быть демократичной, потому что она уникальна. В Коране говорится: «В жаркой пустыне узнаешь ты Милосердного по чистой воде и прохладной тени, что оставит он на твоем пути». Сура о мучимом жаждой Путнике.

Руссо остался вполне доволен своим литературным экспромтом. Ему уже случалось раньше переделывать Библию. Самое время было взяться и за Коран.

Стефани сделала над собой усилие, чтобы принять серьезный и даже почтительный вид. Ее литературные вкусы были ближе нью-йоркской школе Филипа Рота и Нормана Мейлера, чем Библии или ее эквивалентам. Но здесь они находились в Средневековье, и следовало уважительно относиться к верованиям других и воздерживаться от иронии, даже если та напрашивалась сама собой.

А еще этот человек казался плотью от плоти здешней земли. Внешне это был современник царицы Савской, чья легендарная империя некогда лежала чуть дальше на востоке, в горах и песках Йемена. Хотя он и говорил на безупречном английском, но из-за этого лица из стародавних времен его американский акцент коробил Стефани и воспринимался ею как противоестественность, как кощунство. Его черты — в том числе и высокий лоб, увенчанный белизной и золотом, обладали тем царственным достоинством, которое являет природа, возобновив связь с изначальными корнями. Это живое присутствие прошлого не могло не взволновать. Впервые после ужаса в пустыне у Стефани снова пробудился интерес к этой стране и ее обитателям. Она быстро устроила себе небольшой суд совести, так, на всякий случай, но вышла из испытания с честью: нет, тут — слава Богу! — ничего общего с сексом. Похожее волнение она ощутила перед статуей Тутанхамона на выставке египетского искусства. Люди порой бывают так смешны. Порой кажется, что они не думают ни о чем, кроме постели.