Голубая синица - страница 21
Похвалили ее мать и отец:
— Вот молодец, дочка! Умница ты наша, хлопотунья!
Стали они собираться в следующий раз в город и говорят:
— Ну, поедем, Маня, с нами. А ты, Саня, теперь дома оставайся. Смотри, чтобы у тебя все так же хорошо было, как у сестренки.
Не хотелось ленивице оставаться, да что поделаешь, пришлось. Уехали все. Пора спать ложиться, а девочке платье снять и постель приготовить неохота. Так, не раздеваясь, и свалилась она на кровать. Кот Васька недоволен остался, сказки не стал рассказывать, а Жучка под скамейку забилась.
Вот утром, чуть свет, слышит Саня сквозь сон: стучит кто-то в окно. Открыла она правый глаз, видит: стоит Буренка, просит:
— Вынеси мне пойла ведерко, напои да к пастуху отведи. Я тебе за это молока вкусного дам.
А Сане вставать неохота, она и говорит:
— Не мешай мне спать, Буренка. На речке воды напейся да сама к пастуху иди.
Повернулась девочка на другой бок и опять уснула. У-ух и рассердилась же на нее Буренка! Рогом погрозила, хвостом махнула и убежала на речку.
А Саня-ленивица спит да спит. Вдруг опять она слышит сквозь сон: постукивает кто-то в стекло. Открыла левый глаз, видит: сидит под окном на завалинке курица Пеструшка.
— Ну, что ты мне спать мешаешь? — говорит недовольно Саня, а Пеструшка просит:
— Вынеси мне пшена горсточку да воды чашечку, я тебе за это яйцо снесу.
— Вот еще, очень мне нужно! Уходи, я спать хочу.
Рассердилась курица, закудахтала, убежала.
Давно все в деревне встали, за работу принялись. Только ленивица в постели нежится, сны досматривает. Так и проспала она почти весь день. Встала, хотела поесть, а есть-то и нечего, кроме черствого хлеба. Увидела в окно Пеструшку, крикнула:
— Дай мне, Пеструшка, яичко! Я есть хочу.
— Как бы не так, — отвечает ей курица. — Ты мне пшена не дала, а я тебе яичко дай! Нет, и не жди.
Приуныла девочка. Тут как раз Буренка идет.
— Дай мне, Буренка, молочка немножко, — просит ленивица.
Не хочет ей Буренка молока дать, рогами сердито мотает:
— Ты мне пойла не дала — нет у меня молока для тебя.
Пошла Саня в огород. Подошла к своей грядке, сунула руку в траву, нет ли там огурчика, и чуть не заплакала от боли: как огнем, обожгла крапива. Стоит она, высокая, пышная, Сане кланяется:
— Спасибо, девочка, за то, что вырастила меня.
Рассердилась Саня.
— Так ты меня за это жалить решила, противная? Ладно же, подожди, я тебя всю выдергаю!
Зашелестела весело крапива:
— Где тебе! Если бы ты не Саня, а Маня была… А тебя-то я не боюсь…
— Ничего, испугаешься! — пригрозила ленивица.
Подошла она к Маниной грядке, хотела огурец сорвать, а огурцы все под листья спрятались, ни одного не видно. Не хочется ей потрудиться — под листья заглянуть, так и ушла ни с чем.
«Пойду-ка я, — подумала девочка, — к соседке. Она добрая, накормит».
Соседка узнала, в чем дело, сказала строго:
— Нет у меня ничего для такой ленивой девчонки. И мама тебя жалеет напрасно. Очень уж ты с ленью сдружилась. Иди-ка лучше подумай, как ее прогнать.
Обиделась Саня, надулась, ушла домой. Взяла черствую корку, жует. Кот с собакой прибежали:
— Накорми нас.
Затопала Саня на них, закричали:
— Что вам от меня надо? Мне самой есть нечего.
— Ладно же, вспомнишь ты нас, — сказала Жучка и убежала. А за ней следом Васька.
Прослонялась Саня остаток дня из угла в угол, да так и спать легла. Только не спится ей с голоду. Тут еще и страх берет. Мыши из нор вышли, на Саню внимания не обращают, радуются: нет, мол, сегодня страшного кота Васьки, гуляйте, подружки, веселитесь. За окнами все будто кто-то ходит, а Жучки тоже нет, убежала.
Промучилась ленивица ночь. Утром рано-рано поднялась. Шла мимо зеркала, взглянула в него, да так и отступила: смотрит на нее какая-то растрепанная девчонка, в помятом платьице, чумазая и заплаканная.
— Ой, кто это? — испуганно спросила Саня.
— Разве ты не знаешь? — удивилась девочка. — Я — твоя лень. Красивая, правда?
— Уходи! Уходи!
— Куда же я пойду от тебя? Мне с тобой очень хорошо. Ты не умываешься, не причесываешься, работать не любишь, и я такая же… Будем с тобой, как сестры жить, ведь ты на меня похожа больше, чем на сестру. С ней тебя все-таки различают, а уж со мной никогда не различат.