Голубые эшелоны - страница 13
Он выхватил револьвер и, цепляясь за кусты терновника, побежал к оврагу. Кричавшему, видимо, заткнули уже рот, и он только бессильно мычал.
Выскочив на прогалину, сотник властно закричал:
— Стой!
Двое казаков от неожиданности отпустили третьего, штатского, и он, не выпуская из рук дорожный саквояж, шлепнулся на снег. Лец-Атаманов подошел ближе. Его лицо рядом со стволом нагана было, должно быть, таким яростным, что двое казаков, Кавуля и Береза, сразу вытянулись в струнку.
— Это что такое? — спросил их сотник, тыча наганом в штатскую спину на снегу.
— С буферов сняли! Видать, шпионский агент.
— Пан командир, — завопил, поднимаясь со снега, щуплый человечек с реденькой бородкой. В рыжих волосах белел снег, как птичий послед на полу. — Какой из меня шпион? Я даже не знаю, с чем его едят. Я себе знаю шить шапки.
Брезгливая гримаса искривила лицо Лец-Атаманова.
— Лазите тут…
— Две недели валяюсь на станциях.
— Куда вы его тащили?
— В штаб, пан сотник, — ответил Береза, уже осмелев. — А он бежать.
— Пан сотник! Ну, скажите, сколько, я заплачу вдвое. Мне только до Балты.
— Воевать нужно, а не забивать станции.
— Разве без меня уже не обойдутся на войне?
— Обойдемся! — Повернулся и пошел.
Ни жалобные вопли шапочника, которые слышались еще долго, ни выстрел, донесшийся затем из оврага, его уже больше не волновали. Но сейчас в нем вспыхнула бешеная ревность к этим хлопцам. Он жадно взглянул на перепуганную Нину Георгиевну, потом опять на угол вагона и с угрозой сказал:
— Пусть только посмеют… Нет, вы не бойтесь…
— Я не знаю, как вас благодарить. Вы только подумайте, что бы они…
— Простите, пани, вежливость не в ладах с войной.
— Но вы спасли меня, пан сотник!
— Ну, оставьте, успокойтесь.
— Теперь мне не страшно.
— Вы и в этом вагоне спрашивали?
— Я не могла открыть дверь. Но он бы сам вышел поискать.
Ветер метал ее душистые, с тонким ароматом волосы, выбившиеся из-под шапочки, и кидал, как жаркие лучи, ему в лицо. И сотника вдруг, как пламя, охватило неудержимое, жгучее, полное буйной силы желание прижать эту беззащитную, хрупкую, как снежинка, женщину к своей груди, утопить в ласках, разметаться по степи и наперегонки с диким ветром сорваться с земли и растаять во мгле.
Он с силой хрустнул всеми пальцами и, задыхаясь, бессвязно залепетал:
— Успокойтесь, Нина Георгиевна, ну, я вас прошу, ну, я прошу…
Рука, вздрагивая под бешметом, приблизилась к ее талии, но Нина Георгиевна, гибко изогнувшись, отступила на шаг и с испуганным видом уставилась на сотника. Он, тяжело дыша, шагнул за ней, но вдруг весь задергался, резко повернулся к ступенькам вагона и, насильно вытаскивая из самой глубины хриплые слова, проговорил:
— Хотите пройти в этот вагон? Может, найдем его…
Она нерешительно поднялась на ступеньки и взялась за холодную ручку двери. Ветер с дикой силой подхватил ее платье и, как облачко дыма, закружил в желтых блесках. Две стройные ноги в тонких чулках на мгновенье вырисовались перед глазами Лец-Атаманова, как два языка розового пламени, и снова обожгли его мозг. Сотник, уже не владея собой, тоже вскочил на ступеньку и с силой прижался к округлому плечу Нины Георгиевны. Под их напором дверь распахнулась, и они очутились в освещенном коридоре. От обиды лицо Нины Георгиевны покрылось красными пятнами.
— Чем же вы отличаетесь…
— Кто там? — перебил ее голос из купе.
Лец-Атаманов, закусив до крови нижнюю губу, обмахнул ладонью, как платком, побагровевшее лицо и, прислушавшись, из какого купе невнятно доносились голоса, ответил:
— Я комендант эшелона!
— Ну, так что вам здесь нужно? — снова проговорил, но уже другой голос из середины купе.
Сотник смутился.
— Я хочу знать, по какому праву…
— По какому праву вы торчите в степи и задерживаете нас?
— По какому праву…
— Что вы там бормочете? — продолжал тот же голос так, точно ссорился через стенку с женой. — Спрашиваю — значит, отвечайте.
Лец-Атаманов, чтобы не показаться смешным в глазах Нины Георгиевны, огляделся и хотел скорчить задорную гримасу, но вместо этого губы расплылись в такую кислую улыбку, что Нина Георгиевна сочла за лучшее перевести глаза на приказ Директории, белевший на стенке вагона.