Голый хлеб. Роман-автобиография - страница 7

В тот вечер отец вернулся домой грустным. От него пахло спиртным. Я услышал, как мать кричит на него:

– Ты что, выпил? Напился?

Он прошептал что-то и мешком опустился на пол, грустный и усталый. И он, и я, мы оба были очень грустными, но совершенно по разным причинам: он – потому что не нашел того солдата, а я – потому что он вернулся домой. Прежде чем лечь спать, родители обмолвились о том, что, может быть, мы уедем жить в Тетуан. Трудно не слышать того, что говорят, когда все теснятся в одной комнате.

Я проснулся ночью, чтобы пойти пописать. И тут я услышал звук поцелуев, звук задыхающихся тел и кожи, трущейся одна об другую. Они занимаются любовью! Будь проклята эта любовь! Мне хотелось плюнуть. Как она лжива! Отныне я никогда больше не стану ей верить. Еще я услышал:

Он: Твой рот.

Она: Вот. Понежней. Не так сильно, будь чуть поскромней. Нет, не так…

Чем это они там занимаются?

Он: А я тебе говорю, что так.

Она: Я буду спать на полу.

Он: Потаскуха.

Она: Нет, нет, Ты мне делаешь больно. Вот так лучше. Нет, нет, говорю тебе, что не так.

Можно было подумать, что их трясет в лихорадке. Они тяжело дышали, задыхались. Они обнимаются, кусают друг друга, пожирают друг друга. Кровь… Шепот. Он пронзает ее, точно кинжалом. Долгий крик, прерванный рыданием. Он убил ее. Я чувствую, как мой мочевой пузырь опорожняется. Теплая моча течет у меня между ног.

Как-то утром, перед нашим отъездом, я снова увидел ту девушку, которая освободила меня из тюрьмы и угостила блином с медом. Я сказал ей, что мы уезжаем в Тетуан. Она взяла меня за руку и привела к себе домой. Я съел целую лепешку, сдобренную маслом и медом, потом она дала мне красивое красное яблоко и горсть миндальных орехов. Более того, она вымыла мне лицо, руки и ноги. Кем я был для нее: младшим братом или сыном? Она расчесала мне волосы. Я чувствовал ее нежные руки у себя на лбу и на лице. Она опрыскала меня духами и поставила перед зеркалом. Я стал разглядывать в нем свое лицо, будто видел себя впервые. Она нежно взяла мою голову в руки так, как я брал воробышков в свои ладони. Главное, не сделать больно. Она поцеловала меня в щеку, а потом в губы. Я подумал о ней, как о сестре, которая не была дочерью моей матери.

В день нашего отъезда я вспомнил о могиле моего брата. Могила, которая останется ничейной, безвестной, без цветов, без молитв. Могила, от которой со временем не останется и следа, какая-то мелочь, затерянная в груде великих вещей.

В Тетуане мы нашли себе жилье: маленький домик по соседству с садом в квартале Айн Хаббаз. Одна-единственная комната. Уборная на улице.

Мать снова стала продавать овощи и фрукты. Это происходило в Транкате. Отец переживал свою безработицу в компании с инвалидами и бывшими бойцами войны в Испании. Все они собирались на площади Фаддан. Некоторые гордились этим, потому что война позволила им рисковать, и у них остались воспоминания о боях, из которых они выходили победителями или побежденными. Каудильо6 они называли промеж собой «Аль-Хадж Франко».

Я же стал рассыльным у наших соседей-испанцев. Моя сестренка Риму уже пыталась ходить, но все время падала. Я играл с ней, мы смеялись вместе до того момента, пока она не обделывалась. Тогда я уходил. Поскольку не мог вынести запаха ее какашек. Время от времени мой отец исчезал на день-другой. Когда он возвращался, то ругался с матерью и часто бил ее. Но по ночам я слышал, как они смеются. Должно быть, они развлекались во время своей возни в постели. Наконец, я понял, что они делали. Они спали совершенно голыми и обнимались. Значит, именно это объединяло их: желание и телесные наслаждения. И у меня тоже, когда я вырасту, будет жена. Днем я ее буду бить. А по ночам покрывать поцелуями и окутывать нежностью. Это некая игра, забавное времяпрепровождение между мужчиной и женщиной.

Мой отец нашел мне работу в кофейне. Он сказал хозяину-калеке:

– Вот мой сын. Вверяю его тебе. Защищай его. Я убью любого из этих пьяниц и наркоманов, если только кто-нибудь посмеет его пальцем тронуть. Ты меня знаешь. Нам, жителям Рифа, терпение неведомо.